Три последних дня

Лицо Юлии Николаевны было строгим, величественным, спокойным. Зато глаза ее дочери азартно блестели. Таня вообще обожала романтические истории – и вдвойне интересней, когда они происходили с ее собственной мамой (которую девушка про себя непочтительно именовала скучной сушеной воблой).

– Так где, мамуль, изумруды? – повторила Садовникова-младшая. – Только не говори мне, что, когда Мирославик твой не пришел, ты в гневе вышвырнула ожерелье в реку Теплу!

– Нет, Танечка, такой глупости я позволить себе не могла, – усмехнулась в ответ маман. – Тем более, если ты помнишь, я была матерью-одиночкой, каждую копейку приходилось считать. Все гораздо проще. И прозаичней. – Она вздохнула. – Я, конечно же, не могла явиться в этом ожерелье в отель. Я путешествовала с группой. Его бы сразу заметили, последовали бы вопросы. Когда Мирослав тем вечером проводил меня до гостиницы, его подарок я сняла. Но положить его мне оказалось некуда. – Она опустила голову, смущенно произнесла: – Дело в том, что сумочка у меня была – совсем, как теперь говорят, позорная. Углы потерты, молния расходилась. Мне ее на свидание стыдно показалось брать. Вот я и пошла налегке. А когда мы расставались перед отелем, вернула ожерелье Мирославу. Договорились, что он мне завтра его принесет, сумку, чтобы с той, своей, не позориться, я уж на этот раз у соседки по комнате одолжила…

– Ну, ни фига себе! – разочарованно вымолвила Татьяна. – Значит, хахаль твой мало что на свидание не явился? Еще и ожерелье зажал?!

– Я… я думаю: что-то помешало ему прийти. Что-то очень серьезное, – потупилась Юлия Николаевна.

– Но он же, ты говорила, собирался к тебе в Москву приехать, в загс вести? Значит, адрес твой, телефон – знал?

– Да.

– Однако вестей о себе больше не подавал?

– Нет, Таня, нет! – Юлия Николаевна вдруг разозлилась. Горячо выпалила: – Я вообще иногда думаю: может, и не было всего – Мирослава, его поцелуев, признаний в любви? Мне просто грустно было – одной, в чужой стране, – и я эту историю выдумала?..

– Да ладно тебе, мамуль, ты на сумасшедшую не похожа, – милостиво признала Садовникова.

– Но вообще очень странно. – Голос матери теперь звучал жалобно. – Мирослав… он, правда, в меня был влюблен. По уши. Такое не сыграешь.

– А, мужики еще не так притворяться умеют, – тоном умудренной жизнью женщины произнесла Татьяна. – Чего-то, видно, хотел от тебя твой красавчик. Хотел – да получить не смог.

– Но что я ему дать могла?.. Я ведь и против секса не возражала. – Юлия Николаевна совсем по-девически покраснела. – Мирослав сам… как-то не предлагал.

– Может, действительно тебя завербовать планировали, – хмыкнула Татьяна. – Да потом посовещались, решили: какой от тебя толк?

– Так это сразу было ясно, что никакого от меня толку, – пожала плечами мать.

– Ну, значит, просто разочаровала ты его, – пригвоздила дочка. – Знаешь, недавно исследование проводили. Задавали мужикам вопрос: почему они после первого свидания не перезванивают? Самый популярный ответ оказался: «Мне с ней было скучно».

– Спасибо тебе, дорогая, – уязвленно проговорила Юлия Николаевна.

– Ладно, мам, не обижайся. – Таня чмокнула ее в щеку.

Они, наконец, взобрались в гору, прошли в Русалкину Хатку. Таня обвела взглядом стены, сплошь покрытые письменами, присвистнула:

– Ничего себе! Сколько народу здесь побывало!

С увлечением начала читать:

– Карел и Соня, шестьдесят третий год. Вильям и Ганна, вообще – тридцать девятый… А ваша писулька где?

– Там, под потолком, – показала Юлия Николаевна.

Таня привстала на цыпочки:

– Где, не вижу?

– У балки посмотри.

– Ничего себе! Твой Мирослав – просто верста коломенская… – Татьяна прищурилась. – Ага, вот. Julia&Miroslav. – Ехидно прибавила: – Вместе навек… А рядом с вами какой-то Гануш подсуетился.

– Гануш?

– Сейчас, подожди, не вижу… Гануш – и… ну, ничего себе!

Девушка изумленно взглянула на Юлию Николаевну.

– Что, что там?

– По-русски написано. Гануш… А второе имя не разберу. Сейчас… Зина, что ли? Нет, не имя. ГАНУШ ЗНАЕТ. Точно. Эй, мам! Мам, ты чего?!

Таня отскочила от стены и еле успела подхватить Юлию Николаевну, схватившуюся за сердце.

* * *

– Таня, да бесполезно туда идти! – вновь повторила Юлия Николаевна. – Сколько лет прошло… А Ганушу уже тогда было, – она задумалась, – сорок пять, не меньше.

– Ну, тут Европа, – отмахнулась Татьяна. – Люди долго живут.

– Магазина того тоже наверняка нет, – продолжала упорствовать мать. – Я города вообще не узнаю, здесь все изменилось… Ту улицу точно не найду.

– Ерунда, мама! – отрезала Татьяна.

– Но даже если встретим Гануша, что я ему скажу? – не сдавалась Юлия Николаевна. – Здравствуйте, я вернулась? Бабушка из нищей России, помогите, чем можете? Все давно минуло, Танечка. Говорить больше не о чем.

– Во-первых, ты еще не бабушка, – возразила дочь. – Помогать тебе тоже, слава богу, не нужно. Красивая, уверенная в себе, обеспеченная женщина.

– Спасибо! – заулыбалась мама.

«До чего ж мало надо, чтоб пенсионерку порадовать!» – промелькнуло у Тани.

И она горячо закончила:

– И вообще: разве тебе не интересно узнать разгадку?!

– Но если Мирослав хотел меня найти… зачем он выбрал столь сомнительный способ дать о себе знать? – задумчиво произнесла Юлия Николаевна.

– Сама ж говорила: он романтик. Решил, как у Пушкина в «Дубровском», сношаться через дупло! – фыркнула дочь.

– Но сейчас ведь не восемнадцатый век! И я далеко не юная девушка…

– Да. Ты зануда, – легко согласилась Татьяна. Закатила глаза: – Неужели не надоели еще сплошные воды, променады, процедуры? Развлечься не хочешь?!

Кажется, заразила, наконец, маму своим энтузиазмом. Та молвила:

– Ну, допустим, почему-то решил Мирослав передать мне привет через Русалкину Хатку. А приписку эту когда он, интересно, сделал?

– Давай следствие проведем. – Таня поднялась на цыпочки, прищурилась, доложила: – Я не эксперт, конечно. Но ощущение, что гораздо позже. «Юля с Мирославом» совсем почернели, почти не видно. А эта запись на вид гораздо свежей. Могу попробовать дату определить.

Прошла вдоль стен беседки, испещренных надписями, присматривалась. Наконец, вынесла вердикт:

– Если учитывать уровень потемнения… гораздо позже, чем была ваша с ним любовь. Лет пятнадцать-двадцать назад.

– Тогда совсем ерунда получается, – твердо молвила мама. – Хочешь сказать, что Мирослав решил со мной объясниться лишь спустя долгие годы? Да еще через продавца в магазине?! А с чего он вообще взял, что я снова окажусь здесь? Зайду в Русалкину Хатку?!

– Он ведь не ошибся – ты здесь оказалась и в беседку зашла, – пожала плечами дочь. – Мирослав твой, видно, психологию знает. Убийцу всегда тянет на место преступления, нормального человека – туда, где он был счастлив. Он просто допустил, что когда-нибудь ты снова приедешь в Карловы Вары. Пойдешь, конечно, в беседку – вздыхать о давней любви. Увидишь приписку. И решишь узнать: почему он тогда – сто лет назад – на свидание не пришел.