Три повести

Теперь деловые новости были рассказаны, и можно было каждому делиться своими новостями. Все стали осматривать нож с тридцатью двумя вставками. Надо было решить, для чего предназначены каждый крючок и подпилочек. Тут начался оживленный спор. В первый раз в стойбище был такой нож. Самым большим лезвием можно перерезать главную жилу у зверя — в этом все сошлись. Насчет остальных у каждого было свое мнение. Но это был полезный нож, особенно для нанайца-охотника. Актанке больше всего понравился портфель. Все подтвердили, что это отличная свиная кожа.

— Можешь, когда нужно, носи, пожалуйста, — сказал Заксор Актанке. — Приедет инструктор колхоза, заходи в дом и бери.

Почему на самом деле не носить Актанке в хорошем портфеле бумаги колхоза? Пускай инструктор видит, что и в Хабаровске знают про работу колхоза. Теперь можно порасспросить, какой была охота, где били белку, куда она шла по кормовым лесам. Все звали в свой дом, потому что женщины тоже хотели услышать, как нанай искал воду в земле, которая круглый год держит в себе зиму, и как он летел по воздуху. Но у Заксора было одно срочное дело, которое прежде всего нужно выполнить. В его портфеле лежала толстая книга для учительницы Марковой. Сначала он пойдет в школу и отдаст книгу, затем он может прийти к Актанке и продолжать рассказ. Так все разошлись, чтобы встретиться у Актанки.

Заксор из правления колхоза направился в школу. Все, кто шел ему навстречу, здоровались с ним и с любопытством смотрели на охотника. Сын Гензу Киле успел уже рассказать всем, как охотник прилетел по воздуху вместе с почтой. Заксор шел, и новенький портфель поскрипывал на своей ручке. В школе занятия уже кончились. Он постучал в окно Марковой, и его впустили.

— Вот приехал. Здравствуй, — сказал он. — Алеша здоровый. Все велел тебе рассказать. Есть еще книга. Прислал тебе.

— Когда ты приехал, Заксор? — спросила Маркова. — Неужели на лошадях из Хабаровска?

— Прилетел, — сказал Заксор спокойно. — Утром сел, скоро был здесь.

И он рассказал все об Алеше, о том, как они искали воду, и как расстались в Хабаровске, и как Алеша обещал приехать в стойбище, и как он, Заксор, летел над Амуром. Потом он раскрыл портфель и достал книгу.

— Тут тоже есть насчет вода. Алеша читал, — сказал он и похлопал по книге. — Есть еще письмо.

Это было приятно — приносить хорошие новости. Но теперь его ждали в доме Актанки, и лучше он придет еще раз завтра утром.

— Ничего-то толком ты мне не рассказал, Заксор! — сказала Маркова с укором.

— Сначала письмо читай надо. Потом приду, все могу рассказать. Алеша мне как брат теперь. Если приедет, может жить у меня. Хочет на охоту идти — идем на охоту. Хочет долго жить в доме — пускай живет сколько хочет. Что есть — все пополам надо. Это все верно.

Хорошо, он придет завтра и будет все рассказывать по порядку. Завтра выходной день, занятий в школе нет, и он может прийти с утра. Хорошо бы так в каждый дом в стойбище привезти по письму или какой-нибудь подарок. Тогда все были бы довольны и всем стало бы весело.

Он оставил книгу и письмо и обещал прийти утром. Был уже вечер, такой длинный и синий вечер, когда долго не темнеет, а это значит, что весна уже одолела зиму. Но в небе не было звезд, оно было затянуто, как всегда в эту пору. Днем от солнца тает лед на Амуре, и туман стоит над рекой до самого неба и заслоняет звезды. Скоро с грохотом начнет ломать лед, это самое веселое и шумное время. Ему хотелось теперь петь, как тогда в самолете. Но он столько перевидал за день и рассказал всякое, что устал. Самое лучшее было бы вытянуться сейчас на теплых канах и поспать. Но Актанка, его жена и жены сыновей ждут его рассказов, и он идет сейчас туда. Большой колхоз вырос над Амуром, это уже не прежнее глухое стойбище. Завтра он зайдет еще к старику Пассару и поздравит его с сыном. Он шел, потряхивая в руке портфель и жадно нюхал острый весенний ветер с Амура.

Аниська развязала привезенный ей сверток. Это было Пушкин.

«Посылаю тебе Пушкина, которого товарищ Дементьев достал в Иркутске. Если я к вам не приеду, то приезжай к отцу на каникулы. Я, наверно, больше месяца у него не пробуду, меня берут с собой в одну поездку. Мне совершенно необходимо тебя видеть, — писал Алеша. Слово «необходимо» было подчеркнуто. — Я тебе все расскажу, а в письме не напишешь. Так я тебя жду, и до скорого!» И внизу еще росчерк: «Алексей Прямиков».

Аниська прочла письмо. «Ах, Алешка, Алешка», — сказала она и стала смотреть поверх письма в окно. Это был уже не прежний размашистый почерк, ежедневные записи в журнале наблюдений смирили его, и даже знаков препинания было больше, чем это полагалось по тексту.

«Ах, Алешка, Алешка», — повторила она и покачала головой. Потом она отложила письмо и открыла том Пушкина. Теперь уже не на листках отрывного календаря, а целиком, за страницей страницу, можно было читать его стихи. Она перелистала страницы и нашла знакомое стихотворение.

«В степи мирской, печальной и безбрежной, таинственно пробились три ключа…» Она перечла его вслух и задумалась. Последний год стоит эта их старая школа. Весной начнут строить и к осени закончат новую большую школу-семилетку. Сорок шесть ребят ложатся сейчас спать в интернате. Многих привезли сюда из глухих стойбищ на протоках Амура. Матери в первый год с опаской расставались с детьми. Но весной они приехали за ними и увидели, что дети поздоровели, умеют читать книги, могут считать, сколько выловлено рыбы, и научились чистить зубы щеткой и порошком. На второй год уже не надо было уговаривать матерей везти детей в интернат. Их привезли больше, чем было мест, и пришлось потесниться. Из Ленинграда, из Института народов Севера, вернулся Андрей Иванович Бельды и стал старшим пионервожатым. Еще два нанайца в соседних стойбищах стали учителями. Теперь Дуся хочет ехать учиться в медицинский институт, чтобы стать врачом. Не было еще ни одной нанайской женщины, которая кончила бы медицинский институт. И, может быть, через четыре года первая нанайская женщина-врач будет принимать в больнице у рожениц новорожденных. В школе рядом с портретом Ленина висит портрет Пушкина. Когда дети научатся читать, они прочтут и Пушкина, в Андрей Иванович Бельды обязался перевести его сказку на нанайский язык…

Вечер все же наступил, и за окном стемнело. Знакомые огни зажглись в стойбище. Оно поднимается и растет у нее на глазах. И если думать об этом, то, как ветер, как весеннее дуновение с Амура, звучат стихи Пушкина. Она отложила книгу, зажгла лампу на столе и мелким своим почерком начала писать Алеше ответ.

XIII

Ранней весной Алеша вернулся на Амур. Он снова был в доме отца. Отсыревшим и потемневшим показался ему после зимы этот дом. Дивясь, как вырос и возмужал сын за зиму, встретил его Прямиков. Как-то сбитым уже по-мужски, с широкими плечами, с черным пушком над губой вошел сын в ставшую низковатой для него комнату.

— А и вырос ты, Алешка, — сказал Прямиков. — Куда тебя гонит?

Сын был уже вровень с ним и грозил вытянуться еще. Навигация только что началась, и первые пароходы ушли из Хабаровска в Благовещенск. В низовьях Амура еще держался лед.

— Ну, садись и рассказывай, что успел, — сказал отец. — Дементьев мне писал про тебя, — добавил он хитровато.

Они сидели теперь друг против друга, оба рослые, похожие один на другого.

— С чего же начать? С работы, что ли?

— Начни с работы.