Три принца

— Нет, не он, — так же тихо ответил тот. — Это эстарх Эфест, если я не ошибаюсь. Здесь он второй после Эвенета… Не переживай, ми… м-м-м… не переживай, Эвенета я обязательно узнаю.

Пока я раздумывал над тем, что стану делать, если Эвенет действительно здесь, церемония завершилась. Седовласый эстарх сделал несколько ходок вдоль ступеней, что-то пел нараспев и размахивал предметом, похожим на кадило. Точно таким, как впервые мною увиденное в деревне близ Равенфира, где пришлось разобраться с работорговцами. А затем служки вынесли их храма несколько широких серебряных подносов и разложили их в ряд на площадке выше последней ступени. Седовласый священнослужитель прошёлся и оросил эти подносы водой.

— Освящает сосуды для искупления, — подсказал Сималион. — Каждый паломник обязан оставить самый дорогой для себя предмет. Покаяться перед Триединым за греховность прежней жизни и оставить часть её, чтобы святые отцы, в денных и нощных молитвах, вымолили для него прощение.

— Да-да, конечно, — ехидно усмехнулся я. Но усмехнулся негромко. Так, чтобы никто не заметил. И добавил совсем неслышно. — Бараны тупые.

Но прямо здесь и прямо сейчас ничего менять я не собирался. Мозги этих людей мне ещё предстоит вправить. Но явно не с тех позиций, на которых я сейчас нахожусь. Скорее, это придётся делать из командирского шатра, а на равнине уже будут стоять войска.

Паломники следили за святым отцом с горящими глазами. А когда всё, наконец-то, завершилось и он дал отмашку на приём покаянных даров, едва не случилась давка среди тех, кто спешил расстаться со своей собственностью самым первым. Тут-то и понадобились храмовники. Они организовали узенький коридор из выставленных копий. А низкоранговые святые отцы быстро-быстро выстраивали страждущих цепочкой и загоняли в этот коридор.

Хоть мы стояли в первых рядах, здесь я уже не торопился. Мы великодушно пропускали самых торопливых, ждали своей очереди и глазели по сторонам. Хоть всё так же безуспешно.

— Мил… Иван, — Иберик поменялся местами в Сималионом и стал за моей спиной. — Видишь, вон, святой отец у пятого покаянного сосуда?

Я прищурился, посмотрел на вход в храм, где, гордо расставив ноги и направив на ряды паломников растопыренные пятерни, с десяток священников произносили неслышимые на этом расстоянии молитвы. Лицо пятого из них не сказало мне ничего. Этого лица я никогда не видел.

— И что?

— Это святой отец Эокаст, — прошептал он. — Первосвященник Равенфира… Вернее, бывший первосвященник. Я узнал его.

Шарики в голове закрутились. Об этом дядьке я уже слышал. И слышал ни раз. Этот ублюдок не только разыскивал анирана, не только пытал Фелимида, чтобы узнать, где аниран скрывается, но и повинен в смерти Мириам — жены дознавателя. И сейчас, внимательно наблюдая за этим мерзавцем, которого, по словам Эоанита, на восток он сослал умышленно, чтобы тот замаливал грехи, я чувствовал, как трутся друг о друга зубы и сжимаются кулаки.

— Точно он?

— Я его знаю хорошо. Отец ни раз у него был… Похоже, он сбежал из Равенфира.

Иберик не знал, что знал я. И это было простительно. Но Эокасту я ничего прощать не собирался. И дал себе слово выследить его и поговорить по душам. Нельзя отказываться от возможности что-то выведать у того, кто хорошо знает Эоанита. А там… А потом, возможно, ликвидировать, как нежелательного свидетеля. Всё же такую участь он вполне заслужил.

— Идём, идём, — мастер Сималион вновь занял место за моей спиной и слегка подтолкнул, когда пришла пора очередной порции паломников следовать через коридор из копий.

Вереница мечтавших расстаться со своими вещами тянулась перед нами. Но сам процесс изъятия полезных или бесполезных вещей проходил весьма быстро: паломники останавливались перед серебряными подносами, кланялись стоящему напротив священнику, обменивались парой фраз и что-то оставляли. А затем, после осеняющего знака, удовлетворённые проходили дальше. Двигались в противоположную сторону и сразу начинали спуск по спиральной дороге.

— Иберик, — одними губами прошептал я, чуть-чуть отклонившись назад. — Постарайся сделать так, чтобы Эокаст тебя не узнал. Если попадёшься на него, глаза не поднимай.

Но, в каком-то смысле, нам повезло: Иберик прошёл первым из нашей партии и остановился у последнего незнакомого святоши. Правда Эокаст, когда лысый парень проходил мимо, даже не посмотрел на очередного червяка под ногами. Приняв высокомерный вид, он стоял с вытянутыми перед собой руками и что-то торжественно шептал.

Я тоже прошёл мимо, намертво запечатлев в памяти физиономию, и остановился у седьмого жертвенного сосуда.

— На колени, страждущий! — от изучения физиономии меня отвлёк повелительный голос. Я бросил взгляд на очередного святого отца и рухнул на колени. — Ты проделал долгий путь. Преодолел себя и справился с испытаниями, которым тебя подверг Триединый. Ты пришёл с чистым сердцем? Ты искреннен в своём желании заслужить искупление?

Памятуя о том, что у меня "дивный говор", я старался поменьше говорить и побольше молчать.

— Да, — я опустился на колени и вонзился лбом в пол.

— Оставь прежнюю жизнь на жертвенном сосуде! Заслужи прощение и достойное место в рядах армии Триединого! Будь щедр с ним и он будет щедр в ответ!

Намёк был более чем очевиден. Но для лучшего понимания святой отец не постеснялся указать рукой на поднос, где уже лежала горка всякого барахла.

У тут меня бросило в жар. Только теперь я вспомнил, что ничего особо ценного у меня нет. Кроме медальона на шее, золота в кошельке, да сухарей в рюкзаке за спиной. Но, думаю, третий вариант сразу можно отвергать. Расставаться с медальоном я не стану ни за какие коврижки, а разбрасываться золотом перед такой толпой народа, уверен, не самая лучшая затея. Увидят алчные глаза святош, боюсь, придётся оставить весь кошелёк, а не несколько монет.

Да и кто поверит, что богатый примо желает ради духовного очищения расстаться с золотом? Это против законов логики.

— Дедофкий кинфал, пеледанный по нафлефтву, — я старался шепелявить, да получалось ненатурально. Хорошо хоть быстро сообразил, с чем без проблем могу расстаться, и в одно движение отцепил кинжал с пояса. — Ф ним я не лаффтаваффя ф юных зим.

Я уверенно уложил ножны на горку барахла и преданно посмотрел на священника.

Но его мой поступок не впечатлил: кислая рожа скептически кривилась. Походу, он сразу рассмотрел, что ни драгоценных камней, ни вкраплений золота в кинжале не содержалось. А значит, это просто кусок плохо закалённого металла.

— Покаяние требует жертвенности. А прощение — искренности. Это точно самая важная для тебя вещь, паломник? Расстаться с прошлой жизнью непросто. Но сделать это необходимо. Ибо только к искренним Триединый будет снисходителен.

— Во флаву ЕГО и во флаву фмиления, — я вновь ударил лбом об пол.

Святой отец поморщился. Возможно оттого, что я коверкал очень важное в этом месте слово — смирение. Осмотрел ещё раз и небрежно, как мне показалось, осенил знамением в виде перевёрнутого знака бесконечности.