Три процента надежды

– А чего он в женщинах-то разуверился, - спросила Вера?

– Кто в женщинах разуверился?
– Не понял Семеныч. А, ты про баб. Ну, так я Вахтанга давно знаю, он, по натуре ентот - романтик. Ко мне на остров ездить-то с чего начал? С Зойкой сошлись, влюбились, как блины склеились, не разлей вода. Ко мне сюда приезжали по пять раз в год, не столько, чтоб рыбачить или природой любоваться, как чтоб от всех людей спрятаться и из палатки не вылезать сутками. Понимашь, кака любовь? Несколько лет они жили, и все годы, как сплошной медовый месяц, кролики глядя на них комплексовать начинали. Трудились они на износ, сколько сил хватало. А потом в один день хлоп и разошлись. Не знаю, что там у них приключилось, но Вахтанг сильно переживал. Видать вона его бросила или как напортачила, что он не смог боле с ёй быть.

Тогда Вахтанг привез с собой три ящика водки и два тушенки. Оставил мне один ящик водки и уплыл на остров. Я сам тогда сорвался и с этим ящиком и в нирвану на две недели провалился, но как очертания Сансары проступили, ну, в смысле, как очухался, сразу о Вахе вспомнил. Я прикинул, что коль у него горючки в два раза больше, то и отдыхать он будет в два раза дольше, без потребности взаимодействовать с внешним миром. В общем, подождал я еще дней десять и поплыл за ним.
– Семеныч за рассказом не забывал себе подливать и пить, смакуя водку, как дети петушка. Знаешь, он тогда меня удивил. Жаль, что не полностью, но наполовину удивил. Один ящик он все же приговорил, но, чувствуется, давно, так как был трезв как стекло, сидел и спокойно рыбачил. Второй ящик водки стоял в палатке не тронутый. Вот эта находка меня по возвращении снова внепланово забубенила в нирвану. Тогда-то Вахтанг и сказал, что больше бабы для него не люди, а средство выпустить пар, не более. И уже лет десять верен себе. Мужик сказал, мужик сделал, хотя сам то он добрый, от обиды в принцип полез.

Дверь приоткрылась, в комнату без стука, спиной вперед, вошел Ткач. Руки у него были заняты огромным арбузом.

– Семеныч, принимай гостя, - деланно задорно сказал Антон. Поставив арбуз на стол, Ткач представился Вере.
– Меня зовут Антон, добрый день милая леди. Какие несчастья Вас завели в берлогу к этому проспиртованному пирату?

– Здравствуйте Антон, - сказала Вера.
– Я Вера, девушка Матвея. Ребята перевозят вещи на остров, а Василий Семенович любезно согласился скрасить мое ожидание своей компанией и оказался очень интересным собеседником.

– О, Вера, Вы девушка Матвея?
– Оживился Антон. Это здорово. Надеюсь данное обстоятельство плодотворно отразится на наше отдыхе исключив сложности, обиды и недопонимания. Я очень рад с Вами познакомиться. Перейдем сразу на 'ты'?

– Супер, конечно давайте на 'ты'. Ой, давай, - поправилась Вера. А какие обиды и сложности могут быть?

– Не, никаких, все нормально, две девушки в компании лучше, чем одна, веселее будет.

– А еще будут девушки? Не знала. Да, это хорошая новость, будет с кем поболтать о женской доле.

– Только чтоб все разговоры о том, какая у женщин отличная доля, - заулыбавшись погрозил пальцем Антон. Мне Диана нужна в круглосуточно хорошем расположении духа.

– А, так она твоя девушка? А где она сейчас, Вы не вместе приехали?

– К огромному сожалению, она не моя девушка, - вздохнул Антон.
– Она опаздывает, дорогу перепутала вроде бы. Приедет уже скоро, все отлично.

– Вот надо было самому ее привезти, тогда бы и дорогу никто не путал, - подмигнула Вера.

Со стороны реки послышался шум мотора и все вышли встречать Матвея. Когда он причалил Антон подошел поздороваться. Пожав протянутую руку, Матвей с ехидцей сказал, - Ну привет, вредитель израильский. Как добрался? Почему один?

– Во все времена, чтоб не случилось, все винят бедных евреев, - бросился входить в образ Антон.
– Хоть бы кто поддержал, обнадежил, одобрил. Нет, невозможно, мироздание вздыбиться на такую немотивированную доброту к скромному и порядочному народу. Русский может быть дураком, американец - бездушным изувером, а китаец - хитрой змеей, но если что-то не так, то все забывается и крайние снова евреи, даже если их там вообще не было.

– Стоп, стоп, стоп Антоха, не начинай, - запротестовал Матвей.

– А что не начинай, почему не начинай? Я разве начинал? Я пришел к другу, протянул руку и сказал - здравствуй друг. И вместо встречного радушия получил в открытое лицо камнем упрека. Что способно прервать многовековую несправедливость, предвзятость и черную людскую неблагодарность? Кто меня осудит, если в таких условиях я подам голос в защиту справедливости? И таки да, я добрался один и, как ни странно, вполне нормально. Видимо остальные участники дорожного движения и полицейские на постах не рассмотрели, что в моей слегка затонированной Вольво едет еврей. Иначе эти беспардонные наезды начались бы еще в дороге и я так бы сюда и не добрался.

– Вера прыснула, и даже Матвей, начинавший разговор в невеселом расположении - заулыбался. Один Семеныч, находившийся уже в изрядном подпитии, стоял в дверях и не мог понять кто с кем и за кого в этой карусели он.

– Антошка, - заторможено проговорил Семеныч, - тебя гаишники что ли обидели? Забрали Вольво?

– Тут Вольво Семеныч, - повысил голос Антон, - на стоянке. Следи за ней, пожалуйста, повнимательнее. Мы с тобой как прутики из одного веника, должны держаться вместе и помогать друг другу.

– Слышь - Прутик, я за лодку оплату арбузами не принимаю. Водкой еще могу, шоб, так сказать, сократить ненужные промежуточные звенья, так что если лодку будешь брать - надо бы рассчитаться, а то мы до шести работаем.

– О чем я и говорил, - наиграно грустно вздохнул Антон, - непрерывное притеснение, если не словами и делами, то деньгами. Кто это 'мы' и до каких шести, интересно знать?

– Так энтож, продуктовый до шести. А больше у нас тут рядом нигде водка не продается.

– Эх, Семеныч, как же легко тебя сделать счастливым, - сказал Антон, доставая из сумки литровую бутылку водки.
– Мне бы так.

Семеныч сглотнул, молча забрал бутылку и направился в бытовку. Обернувшись на входе, подмигнул и заговорщически произнес: 'Мы им еще покажем', после чего вошел и закрыл за собой дверь.

Улучив момент, Крюков все же закончил свою претензию, и дал понять Антону, что болезненнее, чем тот может вообразить задет и расстроен ситуацией. Ткач, быстро прокачав ситуацию, уже без позерства, шепотом проговорил Матвею:

– Мне Диана очень дорога уже несколько лет. Тебя еще даже на горизонте не проецировалось, когда я в нарушение всех еврейских канонов увлекся ей и перестал видеть других женщин. Я отдаю себе отчет о своих шансах, но не собираюсь сдаваться и отказываться от цели из-за этих неутешительных математических расчетов. У меня к тебе, Матвей, большая просьба. Ты, приехал сюда с Верой, вот и удели Вере все свое свободное время и мысли. Не мешай мне, пожалуйста. Мне не нужна ни Вера, ни Маша и я не могу, как ты переключиться, мне нужна только Диана. Пойми меня и не мешай. У меня к Диане есть очень хорошее предложение, от которого, я надеюсь, она не сможет отказаться.

Загрузив в лодку свои и Антона вещи, Матвей заглянул к Семенычу. Тот под неестественно острым углом сидел на диване и внимательно смотрел не включенный телевизор. В бутылке уже не хватало около двухсот грамм.

– Пока Семеныч, спасибо за приют, - проговорил Матвей, не надеясь на нормальную работу слухового и речевого аппаратов Семеныча и возможность диалога. Но, на удивление, Семеныч встрепенулся, и почти без запинки выдал, что всегда рад таким гостям и поэтому, в знак уважения, завтра, а скорее всего послезавтра, он приплывет к ним в лагерь, чтоб убедиться, что все нормально и они ни в чем не нуждаются. Срок посещения лагеря Семеныч перенес после короткого взгляда на початую бутылку и непродолжительного, но напряженного размышления. Семеныч так же вспомнил Веру, отметив, что в отличии от большинства баб у этой, кроме сисек и душа на месте, и если бы он был помоложе, то обязательно бы сходил с ней в театр имени Станиславского. Поскольку слова исторгались из Семеныча невероятно медленно, то Матвей не рискнул просить расшифровать столь глубокую последнюю мысль и вернулся к лодке.