Три прозы (сборник)
Шрифт:
Именно так: театр для меня не игра, а сама жизнь и смерть.
Не могу заснуть. Уткнусь в подушку и вижу его, как он улыбается, как целует меня. Сегодня ему попала ресница в глаз, и я вылизала ее языком.
19 сентября 1915 г. Суббота
Итак, решено, мы ставим «Ревизора»! Я играю Марью Антоновну.
Костров все-таки невероятный воображала, возомнил себя чуть ли не Станиславским и требует от всех, чтобы слушались его, как бога, будто мы в самом деле студия Художественного театра. Но, с другой стороны, он умница и действительно талант. И мне нравится, что все у нас всерьез.
И он настоящий артист. Знает все о театре. У него случайно вылетела из роли страница на пол, и он тут же сел на нее. Объяснил, что это давний актерский оберег. Если не сядешь на упавшую роль – будет провал.
Тала обиделась, что у меня нет теперь времени ходить с ней в госпиталь. Или это из-за Жени? Она так любит брата!
Наверно, это плохо, что я делаю – между помощью раненым и театром я выбрала театр. Но искусство – разве это не такая же помощь людям? Не знаю. Нужно еще подумать об этом. Но там, на репетициях, так интересно! А в госпитале все время одно и то же!
Перечитала и подумала: какая же я эгоистичная! Стало стыдно перед Талой.
Сегодня после репетиции, когда все расходились, Костров очень смешно рассказал, как на съемку «Обороны Севастополя» пришли местные жители с прошениями и жалобами. Они увидели целую свиту в расшитых мундирах и решили, что это какое-то начальство. И в Кострова, одетого в генеральский мундир, тоже вцепилась какую-то старуха, плакала и о
За ужином рассказываю про репетицию, а папа спрашивает: «А знаете, что в «Ревизоре» самое главное?» – «Обличение?» – «Нет». – «Немая сцена?» – «Нет». – «Тогда что?» – «Самое главное – это как Бобчинский просит передать царю, что есть такой Петр Иванович Бобчинский». – «Почему?» – «Это нельзя объяснить. Это можно только понять».
Иногда папа умеет быть просто удивительно противным!
Целую тебя, Алеша! Спокойной ночи!3 октября 1915 г. Суббота
Так давно ничего не записывала! Совершенно некогда. Все время с Алешей и в театре. Почти ничего не делаю для гимназии. Нужно обязательно подтянуться, а то стыдно будет получить плохие отметки!
Вживаюсь в роль. Дома переодеваюсь и хожу в гриме. Няня, увидев меня, рассмеялась. Я разозлилась на нее, захлопнула дверь. Она старая и глупая!
Пытаюсь проникнуть в мою роль, войти в глубину характера моего персонажа: вот я влюблена в Хлестакова. Но как же так? Почему? Ведь он ничтожество, фигляр, пьяница! Дурак, в конце концов! Так не бывает! Вот я люблю Алешу. И это мне понятно. Он совсем не такой. Умный, обаятельный, нежный, тактичный. Красивый, мужественный. У него такой красивый рот, и нос, и лоб. А руки! Можно влюбиться в одни только руки!
Но все это в моей работе над ролью никуда не ведет. Нужно найти какие-то точки соприкосновения – то, что мне понятно и близко, во что могла бы влюбиться и я.
Снова воображаю себе дурашливое лицо лопоухого Петрова, нашего Хлестакова, – нет, ничего не получается.
И не получится, потому что думаю все время только об Алеше – он будет сегодня ужинать с нами. Сижу у окна и смотрю на улицу. А там осень, холод, дождь, лужи.
Вдруг пришла дурацкая мысль, что вот сейчас умру, и эта мостовая и это полуопавшее дерево, пробежавшая мокрая собака, и это дождливое небо над Ростовом – это все. Это и есть вся моя жизнь. Кошмар!
Идет!
Дописываю вечером.
Алеша очень интересно рассказывал, как в начале войны он с родителями и младшим братом был в Германии и как всех русских отправляли в Швейцарию. Людям, которые жили там годами, дали на сборы 24 часа! Они переехали через Боденское озеро на пароходе с самим Качаловым! Возвращались через Италию морем до Греции.
Где он только уже не побывал, а я ничего, кроме этого проклятого Ростова, не видела! Оказывается, «Тайная вечеря» Леонардо, написанная на стене трапезной монастыря в Милане, погибает! Он написал ее масляными красками, и слой краски тоненькими лепестками свертывается в трубочки и отделяется от стены. Я не удержалась и воскликнула: «Какой ужас!» А Саша, дурак, сказал: «Тысячи людей гибнут в окопах, а тут краски!» Я так и сказала ему: «Дурак!» Мы с братом стали ругаться, и Алеша – мой умница – так тактично снова нас помирил!
Из Салоник поездом их повезли в Сербию. Причем везли бесплатно, потому что русская кровь лилась из-за Сербии: контролер проверил вместо билетов паспорта с нашим гербом. Леша рассказал, что серб глядел на русских сочувственно, а это было до обидного незаслуженно. «А мы что – кровь проливали? – сказал Алеша. – Мы только бежали, ворчали на неудобства и безденежье да враждовали из-за лишнего местечка!»
Потом они приехали в Болгарию, оттуда в Румынию – там на пароходе по Дунаю к Черному морю. Алеша сказал, что это похоже на низовья Волги. Папа спросил: «А Измаил? Вы же проплывали мимо Измаила!» Алеша засмеялся и рассказал, что увидел Измаил совершенно случайно – вышел покурить. «А весь Измаил – это вроде нашей донской пристани-баржи». «И все?» – «И все».
Устала, нет времени и сил писать.
Лешенька! Я тебя люблю и целую! До завтра!5 октября 1915 г. Понедельник
Опять этот Забугский! Он доведет меня до петли! Сегодня на контрольной работе он ходил по классу, следя, чтобы никто не списывал. Каждый раз, проходя мимо, он останавливался за моей спиной, заглядывал через плечо в мою пустую тетрадку и шипел: «Шикарно! Шикарно!» Я чуть не разрыдалась. Наклонялся так близко, что я чувствовала его дыхание – отвратительное. Один раз мне даже показалось, что он тронул мои волосы – наверно, еле сдержался, чтобы не схватить меня за косу и не отодрать. И все почесывает свою бородавку!
Дописываю после ужина. Рассказала только что о моем мучителе, а папа сказал, что Забугский в прошлом году похоронил жену, которая умерла при родах вместе с младенцем. Я не знала. Почему люди такие злые? Почему я такая злая?9 октября 1915 г. Пятница
Сегодня была у Алеши, он хотел познакомить меня со своими родителями. Было немножко страшно. Алеша потом мне сказал, что я им понравилась! Очень симпатичные люди. И видели целый мир, жили в разных странах. Его отец рассказывал, как ему пришлось в 1894 году пережить страшное землетрясение в Константинополе, когда за две минуты погибли 2000 человек. Еще он сказал, что видел высоко на стене Святой Софии след кровавой руки султана, который тот оставил, когда верхом въехал в церковь через горы трупов после осады города.
Ну почему я нигде не была? Господи, так хочется увидеть мир!
Родители Алексея много говорили о Варшаве, где они прожили столько лет. Рассказывали, что поляки русских всегда не любили, и даже приказчики в магазинах, услышав русскую речь, сразу начинали «не розумить по-русску», а прохожие, если спросишь дорогу, посылали «москалей» в неправильном направлении. А я все молчала и вдруг заявила, что мы, русские, не умеем держать зло и всем все прощаем, и рассказала, как Нюся в письме написала, что из-за сочувствия к Польше в «Жизни за царя» теперь наш народный герой умирает не от польских сабель, а от мороза. Все рассмеялись, а я страшно смутилась, но Алеша так хорошо посмотрел на меня, что мне тоже стало легко, и я хохотала вместе со всеми.
Младший брат Алексея – очень симпатичный мальчишка, но жуткий зануда – прибежал к брату в комнату и никак не хотел идти к себе. Алеша обещал показать ему фокус, и только за эту мзду Тимошка согласился уйти: Алеша налил в детское ведерко воды и во дворе стал крутить им так, что вода из перевернутого вверх дном ведерка не выливалась.
Мы целовались, потом говорили про театр, потом он спросил про госпиталь, в который я хожу. А я там уже давно не была, и мне стало стыдно. Алеша стал говорить, что его мучает, что другие должны воевать, а он отсиживается в тылу. Он не подлежит призыву. И еще сказал, что его дед по матери – немец.
Я просто не знала, что такое настоящее сильное чувство! Теперь я люблю. Теперь, я знаю, настоящее.12 октября 1915 г. Понедельник Женя демонстративно – назло мне – ухаживает за Лялей. Пусть. Мне это даже смешно.
13 октября 1915 г. Вторник
Сегодня Алеша сказал, что хочет пойти на фронт. Мне стало страшно. Он хочет пойти добровольцем. «Я не имею права оставаться чистеньким при всеобщей грязи».
Мне страшно.15 октября 1915 г. Четверг
Сегодня сказала наконец маме, что хочу стать актрисой и после окончания гимназии поеду в Москву поступать на драматические курсы. Сперва она молчала, потом ее как прорвало. Стала кричать, что никуда меня не пустит, потому что меня затянет, как она выразилась, «омут богемной жизни». А я заявила ей, что решительно считаю буржуазную спокойную жизнь с ее сплошным обманом и скукой куда хуже – и хочу посвятить себя искусству. Она бросилась к буфету за каплями: «Да что ты понимаешь в театре? Все мечтают стать Ермоловыми или Савиными, а становятся содержанками богатых мерзавцев и изображают бедных поселянок в тысячных
серьгах или превращаются в театральных кляч на сорокарублевое жалованье!» Я знала, что она будет против, и была готова услышать что-то в этом духе. Но потом она сделала такое, что я не смогу ей простить! Я уже уходила, а она крикнула мне вдогонку: «Посмотри на себя в зеркало! Разве можно с такой внешностью мечтать стать актрисой?!»Я – ужасный, гадкий человек. Я ненавижу свою мать.
Алешенька, как мне тебя сейчас не хватает!17 октября 1915 г. Суббота
Папа – золото! Мой милый, добрый, умный папа! Мы с ним проговорили полвечера, и он сказал, что будет платить мне за уроки у Кольцовой-Селянской! Только я ничего не должна говорить матери. Папочка, чудесный мой, как я тебя люблю!
Во вторник первое занятие.18 октября 1915 г. Воскресенье
Сегодня опаздывала на репетицию, мчалась что есть духу, споткнулась, и тетрадь с ролью выскользнула на землю! Кошмар! Сразу села на нее – прямо на грязный тротуар. Все оглядываются, как на сумасшедшую. А я посидела, отдышалась и вприпрыжку побежала дальше. Почти не опоздала!
Алеша сегодня очень плохо выглядел. Он простыл и чихал. Я хотела увести его домой, но он досидел репетицию до конца.
Катин Виктор играет Добчинского и Бобчинского – находка нашего режиссера, что обоих играет один актер. Виктору и не нужно ничего специально играть – он и так Бобчинский и Добчинский в одном лице.
Оглоблина по уши влюблена в Кострова – опять краснела без конца, путала роль. Костров наконец не выдержал, взорвался, стал бегать по сцене, кричать на нее: «Выходишь на сцену – откуда? Из какой жизни? Что было за кулисами? Что ты там делала? Спала? Вот и появись заспанной, шлепая туфлями, волоча юбку! Ты жила за сценой – вот эту жизнь и принеси!» Она, конечно, в слезы. Ему пришлось просить у нее прощения. Даже стал на колени, когда та собралась вовсе уйти. Сумасшедший дом!19 октября 1915 г. Понедельник
Ходили с Алешей в «Возрождение». Фильм смотреть было интересно, а пересказать – ерунда какая-то. У скульптора Марио есть невеста, но он встречается со своей бывшей возлюбленной Стеллой. Свадьба не состоялась, и Марио в отчаянии уходит в монастырь. Там он работает над статуей. В это время в монастырь приезжает веселая компания, с ней Стелла. Она узнает Марио и пытается его соблазнить: «Ты меня не можешь забыть! Черты статуи – мои!» Тут он хватает молоток, разбивает скульптуру, потом убивает Стеллу, а сам бросается со скалы.
Вышли, идем под дождем. Весь Ростов под зонтиками и в галошах. Прижимаюсь к Алеше и думаю: какая-то там не любовь, а чушь. А любовь – вот, здесь: он и я.
Неужели Алеша действительно хочет пойти на войну? Как он может вот так взять и оставить меня?20 октября 1915 г. Вторник
Только что вернулась от Нины Николаевны. Какая она необыкновенная! Старая, но красивая, грациозная, умная! Знала всех!
И как все-таки несправедливо устроен мир! Все это никому больше не нужно! Вся ее жизнь, весь ее опыт, вся ее красота, все ее слова, знания, память о людях, истории – все уйдет вместе с ней!
О Кадминой, знаменитой певице, с которой в юные годы была дружна: «Дуреха! Отравилась на сцене спичками из-за отвергнутой любви!»
О себе: ушла из театра, потому что не хотела заканчивать комической старухой.
О партнере: «У него не должно быть потных рук».
О сценическом имени: когда стала актрисой, родня матери заставила ее переменить фамилию, чтобы не позорить семью. «Главное – чтобы совпадали инициалы, из-за меток на белье и вензелей на ложках».
Еще она мне сказала: «У тебя есть талант, деточка! Но этого мало. И трудолюбия мало. И любви к театру тоже мало. Всего мало! Нужно, чтобы горе постучало в твою дверь, – нужно все пережить и все узнать – и то, что не нужно знать, – тоже».
Зачем мне горе? Не хочу никакого горя!
У нее на подоконнике в большом горшке ничего нет, просто земля. Спросила: «Нина Николаевна, что это?» «Посадила косточку от лимона и загадала: если вырастет деревце – буду жить долго. Старушечья глупость».
На комоде фотография – ее второй муж, актер Селянский, очень красивый мужчина. Она увидела, что я разглядываю его, и рассмеялась. Стала рассказывать, какой он был пьяница. Что-то натворил, попал под суд, и перед слушанием дела адвокат ему говорит: «Только ни слова от себя! Вот я написал вам текст – выучите и сыграйте!» Оправдали. «Была его лучшая роль!»
И все объяснила мне про Хлестакова. Все очень просто! Я влюбляюсь ни в какого не в Хлестакова, а в Петербург – в ту далекую, настоящую жизнь! И даже не в Петербург, а просто в свою любовь. Я влюбляюсь в любовь! Так вдруг стало все понятно!
Вспоминала приезд Сары Бернар в Одессу. Французской знаменитости устроили обструкцию из-за ее еврейского происхождения, и на Дерибасовской кто-то даже бросил в ее карету камень. Бернар была в то время худая и рыжая. Все говорили о ее эксцентричности, что спит в гробу, ходит дома в костюме Пьеро. «А на самом деле – просто ломака. И ее хваленый голос в подметки не годился Ермоловой!»
Слушала и думала: неужели это просто зависть старой неудачницы? Одной все – мировая слава, успех, а другая прозябает на старости лет в каком-то Ростове. А таланта у нее, может, не меньше было, чем у знаменитой Сары Бернар. Так в чем же дело? Почему судьба одних жалует, а других наказывает?
Судьба моя! Будь ко мне ласкова! Пожалуйста! Ну что тебе стоит? Дай мне все!24 октября 1915 г. Суббота
Утром проснулась, и первое, что увидела, – пылинки в горке света. Получилась как горка поперек комнаты – из солнца и пыли, прочная, упругая – вот бы по ней скатиться!
Как здорово вот так просыпаться – возвращаться откуда-то в себя: надевайтесь, мои ручки, надевайтесь, мои ножки! – и знать, что тебя уже поджидает любовь!
Алешенька! Свет мой! Как же я тебя люблю! Как же я жила без тебя? Без твоих голубых глаз! А как они умеют менять свой цвет! Как я люблю смотреть, как они то сияют лазурью, то становятся серыми, то совсем чернеют, когда расширяется зрачок.
С Женей все было так сложно – прижаться, поцеловать, – а с Алешей так хорошо, так легко! Ужасно только, что не умею ему показать всей нежности, любви, преданности.
Как хорошо проснуться и знать – сегодня его увижу!4 ноября 1915 г. Среда
Домашние уроки Нины Николаевны: я осталась одна дома – нужно было прибрать – и вот стала представлять себе, что служу у какой-то сварливой барыни и она ходит за мной и ворчит, что я все не так делаю, – и то сделай, и там подотри! Сама с собой разговариваю.
А потом опять стала думать о нем. И вот села записать просто, что я его люблю.5 ноября 1915 г. Четверг И смех и грех! По пьесе я должна упасть «как подкошенная» – и вот вечером репетирую в своей комнате, вырабатываю падение – прибежала испуганная мама: «Что случилось?»
7 ноября 1915 г. Суббота
Оказывается, мама Алеши – эпилептик. Мы сидели у него в комнате, когда его позвал брат. Прибежали, она лежала на полу в припадке, вытянувшись, будто ее, как тетиву, натягивали на невидимый лук. Изо рта шла пена – я вытирала платком, а Алеша держал голову. Глаза закатились, она обмочилась, потом, после припадка, лежала как труп.
Бедный Алеша! Он так страдал!14 ноября 1915 г. Суббота
Сегодня произошло что-то ужасное. Мне кажется, я даже не осознала еще толком весь ужас. Но такое ощущение, что внутри, в душе, уже все им заражено.
Репетицию, как всегда, начали с упражнения – нужно было сыграть, будто персонаж только что убил свою любовницу. В соседней комнате убил, а теперь к нам вышел. Мы падали с хохоту под стол, особенно когда убийцу играл Виктор – он изображал, что расчленил ее и съел. А потом Костров мне сказал сыграть то же самое: я только что за дверью убила любовника. И вот я вышла в коридор, и вдруг меня как парализовало. Я – убила? Любовника? Какого любовника? Как это – убить? Как это – любовник? Алексей мне – любовник? Оттуда зовут, а я все стою. И понимаю, что ничего такого никогда не сыграю. И не могу, и главное – не хочу. Костров недовольно: «Ну где же ты?» Я отшутилась, крикнула им: «А я его отравила, а потом сама отравилась и лежу мертвая рядом».
Все смеялись, а мне вдруг стало страшно.
Господи, неужели я – не актриса?