Три рассказа

Среди прочего мой сын пытается доказать мне, что философия индейцев близка индийской, то есть буддизму, особенно в отношении природы. Я говорю, что он совершает ту же ошибку, что Колумб, но отец моего внука (тьфу!) на юмор не реагирует.

Это еще до того, как сын отвалил - мы катим по пустыням Юты, он за рулем.

– Как насчет космологии племени Pawnee, которое обитает где-то поблизости?

– Ты о триумфе Утренней Звезды над Вечерней?

– Вот именно.

– Когда это было!

– Последней девушке, одетой Вечерней Звездой, прострелили из лука сердце в 1878 году. А тайные человеческие жертвоприношения в ХХ веке? До сих пор они свято хранят скальпы и используют как самый могучий талисман.

– Англичане, которые извели многие племена под корень, по-твоему, лучше?

Сына, слава Богу, отзывают в Ситку, и я остаюсь, с одной стороны, наедине с сыном моего сына, а с другой - наедине с его женой. И видит Бог, не знаю что легче.

– Чем же знаменит твой трикстер?

– Он такой же мой, как и твой, - спокойно парирует невестка.
– Твой даже скорее, чем мой.

– Это еще почему? Об индейцах я знаю по вестернам да по Куперу с Майн Ридом и Лонгфелло. Последний из могикан - Оцеола, вождь семинолов. Он же Гайавата.

Так я ее поддразниваю. Еще недавно насчет индейцев у меня в голове была каша, но постепено я набираюсь знаний. Про Трикстера мне кое-что уже известно - нечто среднее между Хаджой Насреддином и Рейнеке-Лисом. Но я не прочь расширить и закрепить свое знание с помощью невестки. Тем более, так и не подыскав фрейдистскую подоплеку вопросу о пенисе, решаю, что скорее это под влиянием скабрезных индейских историй о Трикстере и его пенисе, которыми увлекается мой сын и рассказывает Лео заместо детских сказок.

– Похож на Гермеса и Приапа, если поместить на шкалу греческой мифологии, - слушаю я невестку.
– Существо неконченное, промежуточное недочеловек-сверхчеловек, немного черт немного бог, немного человек немного зверь. Чаще всего ворон или койот - как связь между жизнью и смертью: оба питаются мертвечиной. Возмутитель спокойствия, нарушитель табу, надругатель святынь, естество, восставшее против установленного миропорядка.

– Причина?

– Голод и похоть. В том и в другом - ненасытен. Гиперсексуален. Совокупляется с людьми независимо от пола, а также с животными и растениями. Кого на Олимпе звали "бог с торчащим членом"? У индейцев это Трикстер. Они идут еще дальше греков. Фалл у Трикстера на посылках, он носит его в коробе за спиной и зовет "младшим братишкой". Что не может или на что не решается он сам, исполняет его пенис, а тот и вовсе без тормозов.

Я вступаюсь за греков и напоминаю, как Зевс превращался в быка, в лебедя, в золотой дождь ради земного соития. Отсюда: что можно Зевсу, нельзя быку.

– У индейцев наоборот: пенису Трикстера можно больше, чем его хозяину.

– Неизвестно еще, кто чей хозяин, - говорю я, вспоминая скандальный роман Альберто Моравиа "Я и он", а по памяти цитирую Платона:

– Природа срамных частей мужа строптива и своевольна - словно зверь, неподвластный рассудку; под стрекалом непереносимого вожделения человек способен на все.

– Не то! Трикстер и его пенис взаимосвязаны и взаимозаменяемы. Есть деревянные персоны, где на месте гениталий у него человеческое лицо. Игра эквивалентами. Пенис - его двойник и альтер эго.

– Трикстеру нравится девушка, и он посылает к ней вместо себя свой пенис, - раздается сзади сонный голос сына моего сына.
– А сам подсматривает что между ними происходит.

– Это в мифе у виннебаго, - поясняет невестка.

– Как нос коллежского асессора Ковалева!
– радуюсь я и рассказываю невестке и внуку про Гоголя, про Ковалева и про Нос, что гуляет сам по себе, собственной персоной.

С обидой за нашего классика думаю, что индейское племя виннебаго решилось на то, на что не хватило писательской смелости у Николая Васильевича.

– Хитрый, но перехитряет самого себя, попадает в собственные ловушки, продолжает невестка, переходя от любовных штук Трикстера к общей его характеристике. Лео позади то ли спит, то ли подслушивает.
– Правая рука у него дерется с левой, а он следит со стороны как зритель. Шут гороховый. Озорник. Надоеда. Трюкач. Плут, но божественный. Божество, но с чертинкой. Пародия бога на самого себя. Simia dei.

– Чего, чего?

– Обезьяна Бога. Так средневековые схоласты называли дьявола. Созидатель и разрушитель, бог и черт в одном лице. Бог-игрок, бог-весельчак, бог-затейник. Бог, преодолевающий самого себя. Бог-экспериментатор, бог-убийца. Каким в архаические времена был твой бог.

– Мой бог?

– Ну да. Гневливый, вспыльчивый еврейский бог, уничтожающий собственное творение, сочтя его несовершенным: потоп, Содом и Гоморра, постоянные угрозы им же избранному народу. Бог-самоубийца. А динозавры, его фавориты, так долго жившие на земле - и тех стер с ее лица. А ведь это было детище еще молодого бога. Нынешняя флора-фауна, включая человека - создание бога ветхого, больного и уставшего от собственных опытов.

– Последний день творения - человека сотворил утомленный бог. Рильке бы сказал, изношенный бог.

– Кто такой Рильке?

Мы квиты. Я шапочно знаком с Трикстером, она слыхом не слыхала про Рильке. Мы с ней живем в разных мирах, но общий язык с грехом пополам все-таки находим. Может, этот общий язык и есть форма любви к ней безлюбого человека?

Дав справку о Рильке, спрашиваю:

– Так почему Лео зовут Трикстером?

– Я - трикстер! Я - трикстер!
– орет с заднего сиденья окончательно проснувшийся Лео.

До меня, наконец, доходит, о чем мне долбит невестка. Лео - это я. Это я - трикстер: шут, паяц, буффон, ерник, возмутитель спокойствия, получеловек-полуживотное. Двойник самого себя. Левая рука не ведает, что творит правая. Отличаясь от меня внешне, Лео схож со мной в сути. Вглядываюсь в него и узнаю себя, каким себя, естественно, не помню, как не запомнит себя Лео в этом возрасте. Узнавание на подсознательном уровне, но я выманиваю его из своих глубин наружу. Вот почему я побаиваюсь этого продвинутого и невыносимого ребенка - он и в самом деле похож на меня. Себя же я боюсь больше всего на свете. Есть чего бояться.

– До тебя дошло, почему я хочу девочку?
– говорит мне невестка.
– С меня довольно двух трикстеров.

– Двух?

– Не считая тебя. Твой сын и твой внук.

– Они тебе не нравятся?

– Обожаю обоих, но хочу девочку.

– А девочка не может быть трикстером?

– Трикстер без своего дружка? Это уже не трикстер.

Рано, конечно, судить, пусть сначала наше с невесткой и Лео путешествие закончится, с неделю буду ходить оглушенный, пока не приду в себя, все путевые эффекты, очистившись от физических тягот, выпадут в осадок памяти, откуда будут всплывать, если возникнут аналогии. Но уже сейчас мне как-то странно, что эту поездку, для меня самую изнурительную, на измор - и одновременно восхитительную, Лео скорее всего никогда не вспомнит. Не вспомнит и кота Вову, если больше меня не увидит. Или где-нибудь в подвале либо, наоборот, на чердаке подсознанки, не доходя до его английской речи, сохранится образ отца его отца? Известно: память, не контролируемая сознанием, куда сильней осознанной.