Три секунды
Шрифт:
— Хоффманн. Пит Хоффманн. Мы…
— Мне очень неловко, но я понятия не имею, кто вы.
— Что за… вы знаете… вы отлично знаете, кто я, мы встречались, в последний раз — в кабинете заместителя министра… я…
— Нет. Мы с вами не встречались. А теперь — прошу прощения, у меня дела.
Каждый мускул напряжен, жжет в животе и груди, в горле, и, пока он чувствует это жжение, ему надо кричать, бежать, спрятаться…
— Всё. Я звоню в больничное отделение.
Пит зажал в руке аппарат — «не отдам».
— Я никуда отсюда не двинусь, пока не получу свои книги.
—
— Книги. У меня и в строгаче есть право на пять книг!
Пит разжал хватку, и телефон выскользнул у него из рук.
Аппарат раскололся, достигнув твердого пола, пластмассовые части разлетелись в разные стороны. Пит улегся рядом с ними, схватившись руками за живот, грудь, горло, жжение все не кончалось, а когда тебя жжет, надо бежать или спрятаться.
— Судя по голосу — он в отчаянии?
— Да.
— На него давят?
— Да.
— Он напуган?
— Очень.
Они смотрели друг на друга. Допустим, мы сообщим людям из «Войтека», кто Хоффманн на самом деле.Выпили еще кофе. Далее. Что организация будет делать с полученной информацией — не наши проблемы.Передвинули кипы документов с одного края стола на другой. Мы тут ни при чем, мы не можем отвечать за действия других людей.
С этим надо заканчивать.
Они устроили адвокату позднее посещение, адвокат поговорил с одним из своих клиентов. Они спалили его.
И все равно Хоффманн только что позвонил из камеры, из тюрьмы.
— Вы уверены?
— Да.
— Этого не может…
— Это был он.
Начальник полицейского управления достал сигареты, убранные в ящик стола, чтобы их не выкурили. Протянул открытую пачку коллеге, спички лежали на столе, кабинет тут же окутался белым туманом.
— Дайте одну.
Йоранссон покачал головой.
— Если вы не курили два года, не стану вас заражать.
— Я не буду курить. Просто подержу.
Он перекатывал сигарету между пальцами. Как же не хватает этого, привычного! Зато теперь начальник Управления успокоился: главное — удержаться и не закурить.
— У нас полно времени.
— У нас четыре дня. И один уже прошел. Если Гренс встретится с Хоффманном… Если Хоффманн заговорит… Если…
Йоранссон оборвал себя. Сказанного и так было достаточно. Они оба видели хромого комиссара — пожилого, упертого, из тех, которые не сдаются. Он будет искать правду, пока получается, а потом будет искать дальше — когда поймет, что правду с самого начала утаивали его собственные коллеги. И тогда он продолжит искать и не остановится, пока не столкнется лицом к лицу с теми, кто утаивал правду и покрывал ложь.
— Это вопрос времени, Фредрик. Организация, которая получила информацию и захочет действовать, будет действовать. Там, где Хоффманн сейчас, заключенные не контактируют друг с другом. Значит, все займет немножко больше времени, но случай, подходящий момент придет обязательно.
Пальцы начальника Управления мяли незажженную сигарету.
Так знакомо. Потом он понюхает кончики пальцев, чтобы
растянуть запретное удовольствие.— Но если хотите, мы можем… я имею в виду, изолятор — это ведь жуткое место. Никаких человеческих контактов. Хоффманна непременно переведут обратно, в прежнее отделение, к тем, кого он уже знает. Если там, в строгом изоляторе, ему не особенно хорошо… ему лучше вернуться к соседям по коридору. Из… общегуманитарных соображений.
Оскарссон стоял там, где привык, у окна, оглядывая свой мирок — большую тюрьму и маленький поселок. Его никогда особо не интересовало, есть ли где в мире что-нибудь еще. В окно он видел все, к чему так стремился. Солнце отражалось в стекле. Щеки, нос и лоб жгло; Леннарту было больно. Он с трудом рассмотрел свое отражение в темнеющем окне, но увидел, что синева вокруг глаза уже как будто приобрела другой оттенок.
Он ошибся, не распознал степень отчаяния.
— Да?
Телефонная трубка помогла не чувствовать, насколько натянута кожа на щеке.
— Леннарт?
Голос начальника пенитенциарной службы.
— Это я.
В трубке что-то заскреблось, звонивший находился на улице, на довольно сильном ветру.
— Я звоню насчет Хоффманна.
— Да?
— Его надо отправить назад. В прежнее отделение.
Скрежет превратился в почти невыносимый треск.
— Леннарт?
— О чем вы, черт возьми?
— Его надо перевести назад. Не позже завтрашнего утра.
— Ему явно угрожали.
— Надо вернуть его назад по гуманитарным соображениям.
— Он не вернется в прежнее отделение. Он не вернется даже в прежнюю тюрьму. Если его куда-то надо переводить, то пускай вообще увозят отсюда, в Кумлу или Халль, в автозаке.
— Вы никуда его не повезете в автозаке. Он вернется в свое отделение.
— Заключенного, которому угрожают, никогдане возвращают в прежнее отделение.
— Это приказ.
Два букета на его столе, цветы начали раскрываться, желтые бутоны перед ним — словно горящие лампочки.
— Мне приказали устроить адвокату позднее свидание с заключенным — и я выполнил приказ. Я получил приказ не дать комиссару уголовной полиции провести допрос — и я его выполнил. Но это… этот приказ я не стану выполнять. Если номер 0913, Хоффманна, вернуть в отделение, где ему угрожали…
— Это приказ. Не обсуждается.
Леннарт Оскарссон наклонился к желтому, ему хотелось ощутить запах чего-то реального. Щека на миг коснулась лепестков, и вернулось ощущение стянутости, словно его ударили.
— Лично я ничего не имею против того, чтобы отправить его ко всем чертям. У меня на то свои причины. Но пока я директор этой тюрьмы — он не вернется в прежнее отделение, для него это верная гибель. В шведских тюрьмах за последние годы произошло достаточно убийств. Человек погибает — и никто ничего не видел, никто ничего не слышал, а труп очень быстро прячут, им же никто особо не интересуется.
В трубке снова скрежетнуло — подул ветер или вздохнули прямо в чувствительный микрофон.