Три сестры, три королевы

Внезапно оказывается, что время для приготовлений вышло и нам надо спешить. Я стараюсь вспомнить то многое, что я хотела сделать и что уже сделала. У меня на ногах свадебные туфли с носками, вышитыми золотыми кружевами, ничуть не хуже тех, что были на Екатерине Несносной, и Агнесса Говард уже готова встать позади меня, вместе со всеми остальными фрейлинами, чтобы следовать дальше.

Я спускаюсь по сияющим ступеням навстречу яркому солнечному свету, к огромным дверям в соседствующую главную церковь аббатства, в которой уже собрались бесчисленные лорды и их нарядные жены, воздух насыщен благовониями и трепещет от голосов поющего хора. Я помню, как иду к алтарю, возле которого стоит Яков, озаренный бликами от золотых дароносиц и света тысяч свечей. Помню великолепное витражное окно, сквозь которое льется радужный свет, и… и больше ничего.

По-моему, мое венчание ничуть не уступало тому, что было у Артура. Конечно, это был не собор Святого Павла, но платье на мне было ничуть не хуже, чем тогда у Екатерины. Рядом со мной стоял король, усыпанный драгоценными камнями с головы до пят, а Екатерина вышла всего лишь за принца. И у меня теперь есть корона, а у нее – нет, разумеется, потому что она всего лишь принцесса, а теперь и того меньше. И для меня устроили двойную церемонию: сначала венчание и только потом коронацию. Она такая торжественная и длинная, что я с трудом держусь на ногах. Я так далеко ехала, из самого Ричмонда, встречалась с таким количеством людей и так долго ждала этого дня. Отец планировал его с самого моего рождения, а бабушка считала днем своего триумфа. Я должна пребывать в полном восторге, но пока никак не могу осознать всего значения того, что произошло. Мне всего тринадцать, и я ощущаю себя, как моя младшая сестра, Мария, которой позволили остаться на празднике для взрослых. Я ошеломлена собственным величием и прохожу через все – венчание, коронацию, принятие присяг, праздничный пир и увеселение, последнее служение в часовне и сопровождение молодоженов в опочивальню – как во сне. Весь день король поддерживает меня за талию, и я думаю, что, если бы не его забота, я могла не удержаться на ногах. День оказывается бесконечным, но вот король удаляется для молитвы и исповеди в свои комнаты, и мои фрейлины укладывают меня в постель.

Под неусыпным оком Агнессы Говард они расшнуровывают мои рукава и складывают их в сундуки с лавандовыми веточками, затем помогают мне снять платье и расшнуровывают тугой корсаж. Сейчас я должна надеть свое лучшее нижнее платье, украшенное французскими кружевами, а сверху – ночное платье из парчи. Меня укладывают на кровать, подложив под спину взбитые подушки, расправляют вокруг меня полы платья и рукавов, что тут же напоминает мне восковую фигуру над гробницей матери.

Агнесса Говард распускает мне волосы по моим плечам, затем щиплет меня за щеки, чтобы они порозовели.

– Как я выгляжу? – спрашиваю я. – Подайте мне зеркало.

– Вы выглядите хорошо, – отвечает она с легкой улыбкой. – Вы – красивая невеста.

– Как Екатерина?

– Да, – говорит она.

– Как моя мать? – Я с сомнением рассматриваю отражение своего круглого детского лица. Агнесса тоже внимательно рассматривает меня острым оценивающим взглядом.

– Нет, – наконец выдает она. – Не совсем. Она была самой красивой королевой Англии.

– Тогда, может быть, я красивее моей сестры? – не унимаюсь я, стараясь найти повод для уверенности в себе, чтобы встретить мужа. И снова этот колючий взгляд.

– Нет, – неохотно говорит Агнесса. – Но вам не стоит сравнивать себя с ней. Мария станет обладательницей исключительной красоты.

Я раздраженно сую ей ставшее ненужным зеркало.

– Не стоит беспокоиться, – говорит она. – Вы – самая красивая королева Шотландии. Пусть это вас утешит. И ваш муж явно вами доволен.

– Уж не знаю, видит ли он меня вообще сквозь свою бороду, – бурчу я. – Как он вообще что-либо видит?

– О, вас он видит прекрасно. Едва ли что-то укрылось от его взгляда.

Король подходит к двери в наши покои в сопровождении своих придворных, которые распевают скабрезные песни и обмениваются шуточками, но внутрь их не пускает. Войдя, он пожелал доброй ночи моим фрейлинам, чтобы дать всем присутствующим знать, что нас должны оставить наедине и чтобы никто не тешил надежды понаблюдать за первой брачной ночью. Я понимаю, что он руководствуется вовсе не собственной стеснительностью, потому что сам едва ли чего-либо стесняется, а щадит мои чувства. Право слово, в этом не было необходимости. Я не ребенок, я – принцесса. Я была рождена и взращена ради одной этой цели. Я всю свою жизнь прожила на глазах у всего двора и знаю, что им обо мне известно все до мельчайших подробностей и что меня постоянно сравнивают с другими принцессами. Меня никогда не воспринимали как отдельную личность – только как одну из четверых детей Тюдоров. А сейчас я – одна из трех сестер-королев. Жизнь не бывает справедливой.

Яков раздевается сам, как простолюдин, и, отбросив свой длинный сюртук, стоит передо мной в одной ночной рубахе, которую, спустя некоторое время, тоже стягивает через голову. Пока из-под рубахи постепенно появляется его обнаженное тело, я слышу странное звяканье, как от тяжелой цепочки. Я успеваю заметить, что его крепкие ноги покрыты густыми темными волосами, которые становятся все гуще и темнее к промежности и вокруг странно торчащего, как у жеребца, детородного органа. Дорожка из волос тянется по его плоскому животу, затем…

– Что это? – спрашиваю я, показывая на опоясывающие его металлические кольца. Именно этот предмет и издавал тот звук, который я услышала.

– Это мое мужское достоинство, – отвечает он, делая вид, что не понимает меня. – Я не причиню тебе боли, я буду нежен.

– Да нет, не это. – Я выросла при дворе, но там были свои конюшни, да и домашний скот я тоже видела. – Это я узнала. Что у вас надето вокруг талии?

– Ах, это, – он легко касается пояса пальцем.

Теперь я вижу, что кожа под ним стерта докрасна. Пояс снабжен колючками, впивающимися в тело всякий раз, когда он совершает движение, и судя по тому, что кожа вокруг него вся покрыта свежими и старыми шрамами, он носит его уже не один год.

– Это вериги, – говорит Яков. – Ты должна была видеть их раньше. Ты, которая так много знает об этом мире, что, увидев орган мужа в первую брачную ночь, говорит, что сразу его узнала!

Я смеюсь в ответ.

– Я не это имела в виду. А зачем нужны вериги?

– Чтобы напоминать мне о моем грехе, – отвечает он. – Когда я был молод, примерно в твоих годах, я сделал кое-что очень глупое и очень плохое. Я сделал то, из-за чего я попаду прямиком в ад. И я ношу вериги, чтобы они напоминали мне о моей глупости и о том, что я – грешник.

– Если вы были моего возраста, то вас нельзя винить в этом грехе, – утешаю я его. – Вы просто можете исповедоваться. Исповедоваться и искупить свою вину епитимьей или подаянием церкви.

– Я не могу получить прощение просто потому, что был молод. И тебе не советую так считать. Ты не можешь получить прощения только благодаря своей молодости или из-за того, что ты женщина, а женский разум не так надежен, как мужской. Ты – королева и должна блюсти себя самым строгим образом. Ты должна быть мудрой и верной, должна быть верна своему слову и отвечать перед самим Всевышним, а не перед священником, который может отпустить тебе грехи. Если ты носишь корону, никто не может освободить тебя от твоих грехов, поэтому ты должна сделать все, чтобы больше никогда не грешить и не поступать неразумно.

Он возвышается надо мной, строгий, как судья, в веригах и с напряженным мужским органом, и я не могу не прийти в смятение, глядя на него.

– А вам обязательно иметь их на себе сейчас? – решаюсь я спросить. – Вот прямо сейчас?

– Нет, – со смехом отвечает он и, наклонив голову, отстегивает и снимает вериги. Затем он подходит к кровати и ложится рядом со мной.

– Какое это, должно быть, облегчение, когда вы их снимаете. – Я стараюсь навести его на мысль о том, чтобы оставить их в стороне навсегда.