Три сказки о Змие крылатом, трехголовом, огнедышащем
Шрифт:
– Так пади.
– Так нету ее. Погибла она...
– То-то и оно, - сказал Змий.
– Все-то мы, гражданин, опаздываем с добрыми-то намерениями.
А старый человек вдруг вскочил резво - откуда силы взялись.
– Змиюшко, - говорит, - пошли меня туда хоть на три минутки. Я понимаю, что путешествие в прошлое - антинаучно,
Змий плечами пожал. Кашлянул. И тут закрутилось все: и березы, и время, и пространство - и черное стало белым.
И вот стоит старый человек на пыльной улице. Утро молоком пахнет крестьянки доят коров. Блеют овцы - просятся в стадо. Босым ногам прохладно - пыль дорожная за ночь остыла.
И старый человек опять мальчик.
Мимо него коровы идут, толстыми боками его задевают. Он на них солидно покрикивает - подпасок он.
И вот выходит из двора напротив, из широких ворот, корова темно-красного цвета с голубыми рогами. Гонит ее хворостиной девочка ясноглазая, щеки розовые. На лице улыбка такая теплая, словно заря от нее зародилась.
Хочет старый человек сказать: "Прости меня, Аленушка, дурака". А подпасок уже кричит:
– Дурында! Уродина! Кошкодранка!
И белое тут стало черным. А мальчик-подпасок - старым человеком с одышкой и стенокардией.
– Ну что?
– спросил его Змий.
– Не выгорело? Нельзя в душе старый кирпич заменить новым?
– Что ты мне морали читаешь?
– вскричал старый человек.
– Сжег мою избу, ты и виноват.
– Ну спалил я твою избу, спалил! Не хотел, чтобы Аленушка даже рядом с такой избенкой жила. Я в нее тоже влюблен был.
– Сразу бы так, - проворчал старый человек.
– Такой оборот для меня понятен. Теперь мне все ясно...
– И вдруг он снова забеспокоился. Змиюшко, - говорит, - прошу тебя, объявись во всей красоте и славе.
– Это еще зачем?
–
– Там на обрыве, над рекой Мстой, другая Аленка стоит, моя правнучка, со своим женихом-аспирантом. Привезла его из города Ленинграда показать свою коренную родину. А он, понимаешь, губы кривит. Ни тайги непролазной, ни ущелий с гремячими водопадами, ни боров липовых, ни боров сосновых, ни дубов у нас нет - пашни да болота да кое-где ольха синяя. Вот и вся родина. Покажись, Змиюшко, дай аспиранту по мозгам. Я думаю, та Аленушка нас бы с тобой одобрила.
Долго Змий думал, наверно, десять минут. Затем сказал трехголосно и троекратно:
– Добро.
– И спросил: - Сдюжит?
– Думаю, сдюжит, - кивнул старый человек.
Змий крыла развернул. Устремился ввысь.
Грозно насопилось - потемнело небо. И полыхнуло зеленым пламенем, таким беспощадным, что каждая былинка, каждый цветок, каждый ком земли пахотной высветились и навеки отпечатались в сознании зрящих. Солнце сделалось малиновым. Оборка неба - оранжевой. Бугристые тяжи облаков свились в клубок чернильного цвета.
Все туже, все туже.
Втягивали они в себя выси небесные, дали земные.
И вот уже не вздохнуть...
Но вдруг клубок этот раскрылся, как раскрывается кулак сеятеля.
И проросло в небе небесное дерево. Корни его прянули вниз, вживились в сердца зрящих, объединили их в сад. И выдохнули они духоту из своей груди.
И аспирант ленинградский выдохнул.
– Алена, я тебя очень люблю, - сказал.
– А земля твоя - чудо.
Когда небо снова заголубело и Змий вернулся на свой бугор, старый человек там лежал уже неживой, но с лицом счастливым и светлым.
Знал Змий, что последние слова его были обращены к девочке, румяной и ясноглазой.
Знал Змий, что она-то его простила давно, еще в пору детства.