Три сонета Шекспира

— Почему же… Я уже много рассказывал о ночи с 18 на 19 марта.

Виртанен взяла дело, пролистала, вынула два листка, схваченных скрепкой, они были исписаны почерком Шевченко.

— Вы считаете, это много? В деле есть куда более обстоятельные показания.

— Позвольте… — протянул руку к страницам дела Кашин. — Это не все. Это первые краткие показания, которые Шевченко записал еще в порту. А потом все мои показания я писал собственноручно. Посмотрите еще раз, товарищ капитан. Должно быть страниц девять.

Люба еще раз, нарочито медленно, терпеливо перелистала дело. Подняла глаза и увидела на лице лейтенанта беспомощную улыбку.

— Ничего не понимаю. Ну, коли так, давайте сначала.

Виртанен только кивнула. Пролистывая дело, она установила два факта: Шевченко или кто-то другой изъял показания Кашина, а Николаев направил его дать новые показания. Получается, Николаев хотел помочь ей, хотя знал о должностном проступке следователя, но прежде никому не сообщал об этом. Как это понимать? Только однозначно, если бы я не вела следствие, все осталось бы на своем месте.

— С чего начинать? Пожалуй, с главного, — сказал Кашин. — Примерно за час до исчезновения Иванцова с поста я увидел четверых. Явно намечалась драка — трое против одного. Двое спорили, размахивали руками, двое стояли на причале чуть поодаль. Я дал свисток и побежал к ним.

— Вы разглядели их?

— Да, я подбежал быстро. Лица их разглядел, но не запомнил. Могу сказать точно: это не местные, во всяком случае, не из тех, кто, извините, ошивается вокруг порта.

— Что бросилось в глаза? Внешность, одежда?

— Одеты обычно, как сейчас молодежь одевается. Пожалуй, запомнился один из тройки нападавших. Блондин, виски высоко подстрижены, субтильный, джинсы дудочками.

— Описать этого человека вы могли бы?

— Я давал Шевченко данные для фоторобота, но, видно, они ему не пригодились.

— Посмотрите сюда. Никого не узнаёте? — Виртанен выложила перед Кашиным несколько фотографий, в том числе фоторобот, составленный со слов матроса Сергеева.

— Если бы это была фотография человека, а не фоторобот, я сказал бы сразу — он. — Кашин указал на фоторобот.

— Что так осторожничаете?

— Обвинить человека просто.

— Хорошо. Что было дальше?

— Те парни, естественно, бросились кто куда, больше я их не видел. Прошло три часа, а от Иванцова никаких сигналов тревоги не поступало.

— Иван Федорович Хрисанфов сказал мне, что вы не раз замечали, что к Иванцову на дежурстве иногда приходили дружки. Этот парень не из них?

— Нет, я думаю, что это был матрос одного из судов, стоявших в порту.

— В каких отношениях вы были с сержантом Иванцовым?

— Всегда говорил и вам скажу: Иванцов — изрядный шалопай. Не знаю, за какие такие доблести вообще его держали. Про мой рапорт вам майор Хрисанфов докладывал?

— Да.

— А ведь уснул Иванцов на дежурстве в состоянии наркотического опьянения. Случайно я это понял. Летом дело было. Я проверку проводил. Трясу его, сонного. За руку взял. А у него свежие следы от уколов в вену.

— В таком случае, почему Иванцова оставили на работе в органах?

— Начальству виднее.

— Кто, кроме вас, знал о пороке Иванцова?

— Город у нас небольшой. Знали, конечно. Тем более сам Феликс Николаевич устраивал Иванцова лечиться к гипнотизеру. Спросите, какое дело подполковнику до сержанта? Николаев — человек душевный. Может, Иванцов его сам попросил, проявив сознательность? Так, мол, и так, засасывает… А у Феликса Николаевича хорошие знакомства. Как-никак отдел вневедомственной охраны!

— Возможно, вы правы, — медленно проговорила Виртанен. — А вот скажите, как же могло произойти, как могло случиться убийство? Почему Иванцов не звал на помощь? У него же была рация. На чью волну она была настроена?

— На мою, по идее… Но мой селектор молчал, клянусь.

— Знаете, почему молчал? Рация Иванцова оказалась настроена на волну подполковника Николаева.

— Не может быть… С какой стати?

— Не знаю. Спасибо, Евгений Михайлович. Вы помогли мне многое понять в том, что произошло.

Когда Кашин ушел, Люба долго сидела, размышляя. Позвонила Хрисанфову, и он дал справку. Кроме «Капитана Матвеева», в ту ночь в порту Инска стояли «Сиваш», порт приписки Таганрог, и «Красногвардеец» из Горького. Кажется, что-то начинало вырисовываться.

Люба решительно сняла трубку и набрала номер Николаева.

По телефону у него голос был чуть другим. Глубокий, сочный, он приобрел не услышанную прежде Любой бархатистость. И, стараясь не выдать свое волнение, она сказала:

— Капитан Виртанен. Добрый день. Мне необходимо встретиться с вами. Желательно поскорее.

Он почему-то ответил не сразу. И вдруг проникновенно:

— Я приеду через пять минут. Спасибо. Спасибо.

«Да что это такое? Как он меня понял?»

XII

Она сидела за столом, чуть надменная, с холодным блеском в глазах. Николаев достал из кофра цветы, три темно-алые розы.

— Сегодня райский день, Любовь Карловна!

— Спасибо за букет. — Виртанен взяла розы, отложила на подоконник.

«На самое солнце, что же она делает!»

— Я пригласила вас, Феликс Николаевич, вполне официально, — ее отчужденное лицо стало суровым. «Другая женщина. — Николаев расстроился. — Что заставило ее так измениться?»

Она вернулась к столу, и он понял: перед ней лежало дело Иванцова.

— Прежде всего, — сказала Виртанен, — объясните, почему вы направили своего подчиненного старшего лейтенанта Кашина для дачи показаний? Вам было известно, что его собственноручные показания в деле отсутствуют? И, я уверена, их изъяли умышленно.