Три жизни Жюля Верна

— К сожалению, прекрасная погода, — заметил Беннет, — и воздушные публикации немыслимы. Что делать? Если бы речь шла о дожде, то его можно было бы изготовить. Но ведь нам нужен не дождь, а облака.

— Да, хорошие белые облака, — ответил главный механик.

— В таком случае, Семюель, обратитесь в научную редакцию, в метеорологический отдел, и предложите от моего имени усиленно заняться вопросом производства искусственных облаков. Нельзя же в самом деле быть в зависимости от погоды».

Самодовольству Френсиса Беннета нет пределов. И ему кажется, что никогда не будет конца этому раю богачей, что ничто в мире не меняется, — лишь республиканская и демократическая партии, обе субсидируемые Уолл-стритом, попеременно становятся у власти.

— Что есть интересного с Марса? — спрашивает он астронома.

— Как же! революция в Центральной империи. Победа реакционных либералов над республиканскими консерваторами.

— То же, что и у нас… — самодовольно заключает Беннет.

Прошло более двадцати пяти лет со дня путешествия Жюля Верна в Америку. За это время он видел много стран. Но теперь с путешествиями было покончено: он был стар, хром и начал слепнуть. Но чем дальше уходил от него внешний мир, тем зорче становилось внутреннее зрение писателя, тем острее он видел не только борющиеся силы мира, но и различал противоречия внутри того самого капитализма, который казался монолитным и незыблемым большинству его современников.

В 1895 году Жюль Верн написал один из наиболее политически острых своих романов — «Самоходный остров».

С одной стороны, это было воспоминание о путешествии на знаменитом «Грейт Истерне», уже давно проданном к тому времени на слом, с другой — сатирическая картина будущего, аллегория паразитического капитализма завтрашнего дня.

Действие романа относится к тому времени, когда, по словам писателя, «Соединенные Штаты удвоили число звезд на своем национальном флаге. Они в то время находились в полной силе своего коммерческого и промышленного могущества, чему очень способствовало присоединение к Соединенным Штатам Канады, Мексики, Гватемалы, Гондураса, Никарагуа и Коста-рики, вплоть до Панамского канала…»

Эти Соединенные Штаты XX века, живущие на чужой счет, скупают в Европе и вывозят за океан картины, статуи, целые замки, скупают европейских актеров и писателей, музыкантов и художников, ученых и изобретателей. Подлинным воплощением этой страны-спрута является самоходный остров Стандарт Айленд, населенный королями промышленности и биржи, подлинными повелителями капиталистического мира.

Остров этот, длиной в семь и шириной в пять километров, целиком построенный из металла, имеет водоизмещение в 259 миллионов тонн. Могучие фабрики энергии приводят в движение его циклопические моторы мощностью в шесть миллионов лошадиных сил, что дает самоходному острову скорость до восьми узлов.

На этом искусственном острове, покрытом слоем чернозема, имеются луга, парки и огороды, течет река Серпентайн, падает самодельный дождь и светит алюминиевая луна. В центре острова расположен город с чудесными домами из алюминия — этого металла будущего, — пластмасс и стеклянных пустотелых кирпичей. На острове устроены движущиеся тротуары и круговая электрическая железная дорога. По целой сети труб и проводов в дома подается горячая и холодная вода, свет, холод, пар, электричество и точное время. На острове выходят две газеты — два бульварных листка, дающих пищу не только для ума, но и для желудка: они печатаются шоколадными чернилами на съедобной бумаге. Город носит гордое имя — Миллиард-сити — и населен исключительно миллиардерами. Это подлинный рай богачей, у которых наиболее частое по употреблению и любимое слово «миллион». Где-то там, на материках, бьют нефтяные источники, работают фабрики и заводы, фермеры возделывают землю, рыбаки ловят рыбу, но никто из людей труда не допускается на остров. Здесь живут одни лишь «повелители мира», погруженные в вечную праздность.

Но этот безмятежный покой лишь кажущийся. В недрах кучки капиталистов зреют внутренние противоречия: одни хотят использовать самоходный остров для перевозки коммерческих грузов, другие — как пловучий курорт. Промышленники борются с финансистами, и католики косо смотрят на протестантов. Наконец всеобщее недовольство друг другом вырывается наружу. Правая сторона острова открыто поднимает мятеж против левой, причем одну партию возглавляет банкир Нат Коверлей, другую — нефтяной король Джемс Такердон. Могучие моторы пущены в противоположные стороны, и металлический остров, представляющий чудо техники XX века, гибнет, разорванный на части своими собственными машинами.

Так больше полувека назад Жюль Верн хотел верить в обреченность капитализма, показал уродливость мещанской мечты о будущем, воплощенной в образе «идеального города» Миллиард-сити.

Погруженный в безысходную тьму своего рабочего кабинета, Жюль Верн не видел путей к достижению того светлого идеала человеческого братства, о котором он мечтал всю жизнь. Оторванный от реального борющегося мира, он не видел тех сил, которые могли бы сломить ненавистный ему капитализм. Но он страстно верил в эту грядущую победу и своими уже незрячими глазами видел смутные очертания блистающего мира грядущего.

Вечерние сумерки

9 марта l886 года прославленный писатель Жюль Верн возвращался к себе домой но тихим улицам Амьена после заседания Амьенской академии.

За четырнадцать лет пребывания в стенах академии Жюль Верн не пропустил ни одного заседания, которые происходили два раза в неделю. Обычно они заканчивались в пять часов, но в этот день доклад затянулся, и уже темнело, когда писатель-академик свернул с Лонгевилльского бульвара на тихую улицу Шарля Дюбуа.

Его красивое, правильное лицо было спокойно. Широкий и высокий лоб, рано поседевшая борода придавали ему величественный вид. Глаза, светлые, как море, были словно подернуты дымкой; казалось, что они смотрят куда-то вдаль, за горизонт, на неоткрытые страны, видные лишь ему одному.

Темная фигура человека, прячущегося за выступом дома, не вывела писателя из задумчивости. Но когда он вынул ключ, чтобы открыть дверь, раздался выстрел. Вспышка и осколок, отлетевший от косяка, заставили Жюля Верна обернуться. Вторая нуля обожгла ему ногу, но, не чувствуя боли, он бросился на человека с пистолетом. Двое людей, схватив друг друга, покатились по земле…

Когда писатель открыл глаза, он увидел себя в своей постели. Лицо Онорины, залитое слезами, склонилось над ним. Позади виднелась неуклюжая фигура доктора Леноэля. Левая нога мучительно ныла, голова кружилась от большой дозы морфия, раненый попытался что-то сказать, но почувствовал себя слишком слабым. Глаза его закрылись.

Утром Онорина, едва сдерживая слезы, сообщила, что покушавшийся — Гастон Берн, сын Поля, единственного брата писателя. Блестящий молодой человек, атташе министерства иностранных дел, был любимцем дяди. Но с некоторых пор им овладела странная мания. «Я должен принести дяде Жюлю славу, которой он заслуживает, — бормотал Гастон. — Теперь-то он будет замечен, теперь французская академия изберет его своим членом. Он станет сенатором, а со временем президентом французской республики!» Сейчас Гастон в полиции…