Три
Шрифт:
Что мне всегда нравилось в Маркосе, так это его способность жить, а не выживать.
Он с радостью рассказывал о жене и ребенке. Свидетельства этой любви были повсюду — от названия лодки «Мариса», до фотографий, приколотых на крошечном камбузе [2] .
У Маркоса не было ни малейшего желания снова с кем-то встречаться. Мужчина говорил, что было бы несправедливо находиться рядом с другой женщиной, когда его любовь к Марисе все также сильна, как и в тот день, когда он женился на ней. Если не сильнее. И все же Маркос не пребывал в печали.
2
Кухня на судне
— Эй, Ли, ты успел как раз вовремя. Порыбачишь со мной несколько часов. Иди сюда и разберись с наживкой и сетями, пока я подготовлю ее.
Ее. Он всегда называл свою лодку «она», словно живое существо. Думаю, для него так оно и было. «Мариса» давала ему столь необходимое утешение, теперь, когда ее тезка жила только в воспоминаниях.
— Сразу за работу, никаких «рад тебя видеть, Лиам» или «Привет, как прошла неделя, Лиам?». Приятно видеть, как ты ценишь нашу дружбу, Cabron [3] .
3
с исп. Ублюдок
То, каким образом Маркос помогает мне забраться на борт, при этом сжимая крепко руку и хлопая по плечу с излишней силой, вызывает у меня искренний смех.
— Я тебе дам «Cabron», мелкий засранец. А теперь меньше болтовни, больше дела. Волны зовут меня, а ты тратишь мое драгоценное время. Хочешь, чтобы я спросил о твоем самочувствии, как лучший друг? Подожди, пока не выйдем в открытое море. У меня, как у мужика, есть своя репутация, которую нужно оправдывать.
Он хлопает меня по лицу, словно говоря «хороший мальчик» и отворачивается, чтобы подготовить лодку к отплытию. При этом насвистывает все время, пока я бормочу проклятия себе под нос.
Минут через сорок мы выходим в открытое море.
Лазурные воды спокойны, солнечные лучи отражаются в них, заставляя искриться, словно миллионы крошечных алмазов, уплывающие за горизонт.
Интересно, если бы мог собрать их, разбогател бы я?
Не в денежном эквиваленте, а в виде покоя и любви.
Стал бы я похож на эти безмятежные сверкающие воды?
Смотрю на Маркоса, который возится с сетями и удочками. Его глаза отражают мерцание волн океана, в то же время поглощая их.
Если человек, потерявший весь свой мир, может твердо стоять на ногах и обладать богатством, но не тем, что у него имеется, а тем, что есть в нём самом… в таком случае я все еще полон надежды.
Еще есть шанс, что буря внутри меня превратится в штиль.
Все еще есть шанс, что боль в груди — та жалкая безответная любовь, которая пометила меня, рассеется. Я молюсь, чтобы мое сердце перестало страдать. Жажду, чтобы каждый его удар наполнял мое тело жизнью.
— Очнись, Солнышко. Не дай своим грёзам поймать рыбу вместо нас.
Маркос устанавливает удочки в держатели, поворачивает голову в мою сторону, изучая меня, и морщит
лоб.— Парни в твоем возрасте не должны так мучиться. Нужно забыть об этом, Лиам. Пора стать мужчиной и жить полной жизнью, вместо того, чтобы плыть по течению.
Я медленно моргаю, солнце отражается от воды позади мужчины, омывая его силуэт ореолом света.
Внезапно у меня появляется желание изобразить портрет Маркоса, тут же сменяясь шоком от осознания этого.
Я не рисовал с тех пор, как покинул отчий дом.
С тех пор, как выбросил все свои художественные принадлежности и законченные работы в мусорное ведро; с тех пор, как она выбросила туда же мое незрелое влюбленное сердце.
— Эй, Cabron, выглядишь так, будто увидел привидение. Очнись. Здесь нет никаких призраков.
Его большая рука сжимает мое плечо, отрывая меня от мыслей.
— Извини, у меня была долгая ночь в клубе, плюс появились кое-какие проблемы и пришлось попросить сотрудников приютить у себя одну девушку. Наверное, стоило поспать подольше.
Криво улыбаюсь, заставляя себя взглянуть Маркосу в глаза.
Иногда трудно смотреть ему в глаза; мужчина ничего не упускает и видит все. Даже то, что «закапывают глубоко в землю, а затем прикрывают листвой».
— Ладно, Cabron, давай ловить рыбу. Ты все еще проигрываешь мне в счете с прошлой недели, — Маркос подмигивает, прежде чем вернуться к своей работе, — как с рыбой, так и с шутками. Мне нужны новые, специально для тех старых козлов с пристани.
Чем мы и занимаемся — рыбачим и обмениваемся шутками в так называемой игре «рассмеши другого», и речь идет не о вежливом «ну, это было неплохо», а о том, чтобы довести друг друга до истерического хохота.
На прошлой неделе у меня закончились все шутки. Беспокойство по поводу возвращения домой, на свадьбу Джейка и Эммы, разрушило все мое беззаботное настроение.
Не потому, что мне не хочется быть частью их «главного дня», а потому, что не желаю вернуться домой и столкнуться с женщиной, от которой сбежал.
— Ладно, что делал слон, когда пришел Наполеон?
Маркос замирает, обдумывая мои случайные слова.
— Это не имеет смысла, Cabron. Я говорил о шутках, а не загадках.
Повторяю свой вопрос с улыбкой в голосе. Когда произношу загадку в третий раз, то вижу, как мужчина начинает злиться. Замечаю его реакцию, потому что уже видел подобный случай — мой брат Айзек был вне себя, когда я доставал его тем же вопросом.
— Ну и что он мог делать? — рычит Маркос на меня через плечо, а я посмеиваюсь и продолжаю наматывать катушку одной из своих удочек.
— Что дела… — не успеваю повторить вопрос, как он сердито перебивает меня.
— Я слышал тебя и в первый раз, не знаю, что слон мог там делать, черт возьми. Это не смешная шутка!
Ничего не могу с собой поделать, смех почти вырывается из меня, пока я изо всех сил стараюсь подобрать слова.
— когда пришел наполе…
— Не смей, мать твою, повторять, или я выброшу тебя за борт.
— Да погоди ты, — вскидываю руку в знак того, что мне нужна минута, чтобы собраться с мыслями. Как только могу говорить сквозь смех, то подношу руку к уху: — просто вслушайся, ворчун.
Маркос со злостью смотрит на меня, а я изо всех сил стараюсь не расхохотаться.
Затем прочищаю горло.