Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса

— Это Димитриос! — воскликнул Латимер. — Где вы ее достали?

Мистер Питерс взял у него фотографию и, сев на оттоманку, убавил огонь под кофейником.

— Итак, вы его узнали. Очень хорошо.

Впервые Латимеру показалось, что слезящиеся в набухших веках глаза мистера Питерса излучали что-то вроде блеска.

— Угощайтесь сигаретами, мистер Латимер, — сказал он. — Я собираюсь рассказать вам одну историю.

Глава одиннадцатая Париж, 1928–1931-го

— Вечерами я люблю сидеть дома у огонька, — сказал мистер Питерс задумчиво, — и размышлять над тем, удалась моя жизнь или нет. Что касается денег, то они у меня есть: кой-какая недвижимость, рента, долевое участие в разном бизнесе, — но не о деньгах речь. Ведь деньги в конце концов еще не все. Главный вопрос: на что я потратил свою жизнь, которая дается лишь раз в этом мире. Мне иногда кажется, что было бы гораздо лучше, если бы я обзавелся семьей, но у меня слишком беспокойный характер, меня слишком волнуют соблазны мира сего. Возможно, мне просто недоступно понимание смысла жизни. Но разве я один такой? Сколько моих бедных собратьев чего-то ищут, на что-то надеются, между тем как проходят бесследно год за годом, а они так и не поняли, для чего живут. Ну в самом деле, для чего? Этого ведь никто из нас не знает. Деньги? Их добиваются только тогда, когда их мало. Иногда мне кажется, что бедняк, имеющий хлебную корку, гораздо счастливее многих миллионеров, потому что этот человек знает, чего он хочет. Он хочет, чтобы у него были две корки. Он не знает в жизни сложностей, потому что не обременен имуществом. Тогда как я знаю только то, что я хочу чего-то еще, чего у меня нет. Но я не знаю, что это такое. Я искал утешения в искусстве и философии, — он показал рукой на книжную полку. — Платон, Герберт Уэллс — круг моих интересов довольно широк. Пока читаешь, это доставляет удовольствие, но утешения это не приносит. — Он печально улыбнулся, а Латимер подумал: «Вот еще одна жертва неизлечимой болезни под названием Weltschmerz [29] ». — Не остается ничего другого, как ждать, когда Всемогущий призовет на свой суд.

29

Мировая скорбь (нем.).

Он замолчал. Латимер смотрел на него с ненавистью и отвращением, с какими, казалось, не смотрел еще ни на одного человека за всю свою жизнь. Латимер никак не мог постичь, что тот искренне верит во всю чепуху, о которой говорит. И тем не менее очевидно, что это так. Вот отчего мистер Питерс был ему ненавистен. Если бы он делал вид, что притворяется, что это своего рода шутка, пусть и не очень удачная, — это еще куда ни шло, но в том-то все дело, что это было что угодно, но только не шутка. Сознание этого человека как бы поделилось надвое: одна его половина занималась продажей наркотиков, рентой, чтением эротических стихотворений, тогда как другая должна была выделять, тепленькую, тошнотворную патоку, чтобы хоть как-то прикрыть отвратительное безобразие души.

Мистер Питерс в это время подкручивал своими толстыми, похожими на обрубки, пальцами спиртовку, приподнимал крышку кофейника, и Латимеру стало немного стыдно за свои мысли — ведь все-таки мистер Питерс готовил для него кофе. Вздохнув, мистер Питерс поднял на него взгляд и продолжал:

— Да, мистер Латимер, подавляющее большинство так и не знает, чего им, собственно, надо в жизни. Но Димитриос был на них не похож — он совершенно точно знал, чего он добивается в жизни. Его интересовали только две вещи: власть и деньги, причем как можно больше и того, и другого. И, как ни странно, я помогал ему в этом.

Моя первая встреча с Димитриосом произошла здесь, в Париже, в 1928 году. Я был тогда совладельцем одного заведения на Рю Бланш под названием «Le Kasbah Раrisien». Там было очень весело и уютно: в салоне всегда горел приятный золотисто-красный свет, повсюду ковры. Моим совладельцем был некий Жиро, с которым я познакомился когда-то в Марракеше, и мы решили открыть в Париже заведение по типу марокканских — все должно было быть, как в Марокко, кроме, разумеется, танцевального оркестра, в котором играли латиноамериканцы.

Мы открыли свое заведение в 1926 году. Хорошее это было время: в Париже было полно англичан и американцев, особенно, конечно, американцев, которые сорили деньгами и пили только шампанское. Посещали нас и французы, которые почему-то питают слабость ко всему марокканскому, исключая, конечно, тех, кто там был на военной службе. А у нас все было, как в Марокко, даже швейцары были сенегальцы или арабы. Шампанское нам тоже поставляли из Марокко. Американцы считали, что оно немного сладковато, но оно всем очень нравилось и, кроме того, было гораздо дешевле французского.

Вы, конечно, знаете, что для успеха заведения нужна своя публика. Кому-то здесь понравилось — он приводит сюда своих приятелей, те своих, и смотришь, вы уже известны в нескольких кварталах. Но, разумеется, надо, чтобы вам повезло. Можно договориться с гидами, которые будут приводить сюда туристов, можно сделать ваше заведение местом встречи всякого рода лиц, но, конечно, за это надо платить. Да и полиция всегда косо смотрит на такие вещи, даже когда все строго по закону. Мы с самого начала рассчитывали на удачу и не ошиблись. Разумеется, мы старались не ударить в грязь лицом: роскошные ливреи у швейцаров, самые лучшие аргентинские танго, которые танцевал сам Валентино, отличные музыканты — люди ходили к нам, чтобы просто потанцевать. Мы увеличили число столиков, стало довольно тесно, но посетителей было хоть отбавляй. Мы закрывались в пять утра, так что к нам приходили и из других заведений, когда они закрывались.

За два года мы неплохо заработали, но, как всегда бывает в таких случаях, начала меняться посещающая нас публика: все меньше было американцев, все больше французов; все меньше джентльменов, все больше сброда, все меньше шикарных женщин, все больше курочек. Дела еще как-то шли, но доходы падали, и надо было подумать, как быть дальше. Мне казалось, что пора закрывать лавочку. Вот тогда-то Жиро и привел Димитриоса.

Жиро был полукровка: его отцом был французский солдат, матерью — арабская женщина, и, хотя он родился в Алжире, паспорт был у него французский. Глядя на него, вы бы ни за что не догадались, что в его жилах течет арабская кровь, но стоило ему заговорить с каким-нибудь арабом, это сразу было видно. Признаюсь, я не люблю арабов, да и Жиро мне не очень-то нравился. Он не доверял мне — это меня, не скрою, несколько задевало — разумеется, я платил ему так же. Если б у меня было достаточно денег, я открыл бы заведение один, однако мне пришлось связаться с ним. Он несколько раз пытался подделать счета, и хотя ему это не удалось, мне было очень неприятно, потому что я терпеть не могу жульничества. Короче, к весне 1928 года он мне надоел не на шутку.

Не могу сказать точно, где я в первый раз встретил Димитриоса. Кажется, это было в другом заведении на нашей же улице, только чуть выше, потому что мы открывались в одиннадцать, а до открытия заглядывали иногда к соседям. И вот однажды Жиро привел его к нам. Он отвел меня в сторону и заговорил о том, что дела идут все хуже и хуже и что их можно поправить, если принять участие в бизнесе, которым занимается его новый друг Димитриос Макропулос.

Димитриос не произвел на меня большого впечатления, скорее наоборот. Он мне показался одним из тех, кого называют сброд, а на них я уже достаточно насмотрелся. Одет он был с иголочки, в голове много седых волос, пальцы наманикюрены. Он так нехорошо смотрел на женщин, что вызывал их явное неудовольствие. Жиро подвел меня к его столику, и мы пожали друг другу руки. Он жестом предложил садиться — я почувствовал себя официантом, которого пригласил для разговора патрон.

Вы, быть может, скажете: вот, мол, впечатления Димитриос на него не произвел, а он все помнит, как будто это было вчера. Что верно, то верно. Все дело в том, что я тогда совершенно не знал Димитриоса. Когда же я начал с ним сталкиваться чаще, то он поневоле врезался в память. В тот момент я очень разозлился и довольно грубо спросил, какого черта ему нужно.

Он пристально посмотрел на меня — у него, представьте себе, были красивые карие глаза — и сказал: «Я хочу выпить бокал шампанского, мой друг. Надеюсь, вы против этого не возражаете? Я могу это себе позволить, раз у меня есть деньги. Я хочу посоветовать вам быть повежливее, потому что в качестве партнера могу найти гораздо более разумных людей».

Я человек выдержанный и стараюсь избегать неприятностей. Мне всегда казалось, что мир, в котором мы живем, был бы намного приятнее, если бы мы научились разговаривать друг с другом вежливо и уважительно. Безусловно, бывают моменты, когда трудно удержаться и не наговорить грубостей. Вот и я тогда сказал, что не собираюсь быть с ним вежливым и пусть он убирается, откуда пришел. Но тут вмешался Жиро, который стал перед ним извиняться. Димитриос выслушал его, все время не сводя с меня глаз.

У меня было сильное предчувствие против Димитриоса, но все-таки я дал себя уговорить и согласился выслушать, что он предлагает. Говорил он очень убедительно, и мы начали работать вместе. И вот в один прекрасный день…