Тридцать ночей на винограднике

Какой-то заколдованный круг. Мы взошли на верхний этаж, она протянула мне руку.

– До свиданья!
– сказала она.
– Не сердитесь за мою откровенность. Я думаю, что мы навсегда останемся самыми большими друзьями. Не правда ли? Я всегда буду помнить наш разговор. Я так счастлива, счастлива!
– проговорила она, задохнувшись.
– Ведь это же в первый раз. И я так тронута вашей любовью к нему... Почему у вас такой странный вид? Дайте, я поцелую вас на память, сказала она быстро.

Она обняла меня за шею крепко-крепко... Кто-то кашлянул сзади. Он появился из двери, когда что-то недоступно-горькое, как юность, подкатило к моему горлу. Ее душистые влажные губы... Она засмеялась, посмотрела прямо ему в глаза, не смутилась и быстро захлопнула дверь. Винсек спускался по лестнице, я стоял на площадке и бессмысленно смотрел ему вслед. Шаг, еще шаг, он дошел уже до второго пролета... Какая нелепость, чушь, ерунда! Я бросился к перилам. Он ничего не видел, он не может ничего подумать, он не имеет никакого права.

– Вы не видели Овидия?
– крикнул я ему, перегибаясь вниз.

Так, так... Овидий еще не пришел от китайца. Стало быть, мы караулили вместе. Замечательное совпадение! Но Винсек... Я вижу до сих пор его запрокинутое кверху лицо, рыжее от веснушек, круглоту его глаз с озорной восхищенностью. Все понятно и ясно. Но, быть может, я ошибаюсь? Он лежит на кровати и молчит. Очевидно, он ничего не заметил. Да и не все ли равно? Она любит Овидия с первых же дней их встречи. Как я ошибался!

Стена наступает на меня масляной краской. Блеск ее разоблачает последние остатки нелепого сна. "Дорогая, дорогая!
– еще шепчется дальний мрак.
– Светлая девочка мира!" Я выпрямляюсь. Ботинок завязан. Ничего не осталось от прошлого.

Глупость, сплошная чушь! Она будет его женой. Никто об этом не знает. Она просила моего совета, и я его дал. Конечно, конечно! Зачем себя спрашивать? Он из поколения. Разве я могу что-либо сказать против одного из пяти? Завтра они встретятся, я знаю их место, славный глухой уголок в кизиловой чаще. Там создается лирика, ха-ха, недаром Овидий с гордостью показывал мне свой лесной кабинет. Он написал там четырнадцать стихотворений. Четырнадцать стихотворений! Мне хочется хохотать над собственной глупостью... А глаза Поджигателя! Тело мое сотрясается от веселья, мне легко и просто, я поднимаюсь с кровати. Пусть все идет своим чередом. Я не скажу ни одного слова.

– Как дела?
– спрашиваю я Винсека, потягиваясь и зевая.
– Чорт его знает, я проспал до самого вечера.

Он поворачивает голову и смотрит на меня, загадочно щурясь.

– Дела?.. Что сажа бела, - говорит он спокойно и сплевывает на сторону.
– Пойди, пообедай, - продолжает он, снисходительно улыбаясь.
– У тебя и так всю ряшку стянуло.

– Пустяки! Как Яшников?

– Чего?
– он приподнимается и ерошит волосы.
– Носится, как оглашенный. Перепиши да перепиши! Они все здесь белены объелись. Понимаешь?

Он рассказывает последние новости и происшествия. Практиканты недовольны совхозом, они жаловались Директору на Веделя: тот заставляет их мыть бочки и выполнять все работы наравне с рядовыми рабочими.

– По-ни-маешь?
– повторяет Винсек.
– Поднялся такой шухер... "Мы, говорят, в Москву будем жаловаться. Мы - ви-но-де-лы!" К прокурору хотят.

– Ну, а Директор?

– О!
– он вскидывает голову.

– Он, брат, может... "Ладно, говорит, расследуем. Хотите, говорит, жаловаться? Сейчас позовем Веделя выкладывайте при нем все начисто..." Как это он их шаркнет! "Я шептунов за спиною не слушаю. И у меня в совхозе таких разговоров прошу не разводить. А насчет того, что вы виноделы, так это преждевременно. Повремените!" Взял он их в работу здо-рово!

– Так... Ну, а Эдуард Августович?

– Пришел. Чего ему сделается? Директор при нем все и начал. А он стоит, только кепку надернул, и слушает. Только головой качает. Потеха! "Вы, говорит, виноделы? Вот!
– и показывает руки.
– Мотыгой копать умеете? Я, говорит, сам горы копал, камни ворочал и сам бочки мыл. Нам барчуков не нужно!" Так и отрезал. "Какие из вас виноделы, если вы бочку порядочно вымыть не умеете?" О, брат, загнал он их всех в бутылку!

– Что же они - согласились?

– Ну!
– Секретарь пренебрежительно сдувает пепел с папиросы.

Факт. Ви-но-де-лы! Пусти меня с таким рылом в подвал - что я сделаю?

Он глядит на меня непроницаемыми серыми глазками. Я спокойно выдерживаю его взгляд, он смотрит рассудительно и веско. Повидимому, в голове его нет никаких задних мыслей.

– Ну, ладно!
– говорю я, окончательно успокоившись.
– Я отправляюсь... Надо сходить к Эдуарду Августовичу.

Мне хочется спросить, где Овидий, но я молчу. Не все ли равно, в конце концов?

– Постой, постой!
– кричит вдруг Винсек, когда я берусь за дверную ручку.

Он бросает окурок, поднимается с кровати и, кривя ноги по-кавалерийски, медленно подходит ко мне, заложив руки в карманы. Он нарочно растягивает шаги, я вижу, как торжественно-хищно топорщатся его волосы, а углы губ подергивает загадочная озорная улыбка. Он смотрит восхищенно и приближается ко мне в упор.

– За-ра-за!
– дышит он мне в лицо, наклоняя шею.
– Думаешь, не знаю?

И он дружелюбно подмигивает, хватая мой локоть жесткой волосатой рукой. В его приближенных, испещренных крапинками глазах я читаю все.

– Ладно, ладно...
– бормочу я, с ужасом чувствуя самодовольную мужскую улыбку, раздвигающую мускулы лица, и его взгляд, следящий за мной беспощадным житейским опытом.
– Чего уставился? Ничего особенного.

– Валяй, валяй!
– грубо наваливается Винсек, щуря глаза и до боли сдавливая мои руки.
– Слушай, - вдруг таинственно говорит он полушопотом, она приходила. Ей-богу! Не веришь? Честное слово! С час тому назад была, когда ты дрых, как зарезанный.

Я вижу, что он смотрит по-своему сочувственно-понимающе.

– Пришла, на тебя посмотрела, - шепчет он сдавленным голосом.
– Я лежу, голову под крыло: понимаю, в чем дело. И сразу к Овидьке. "Спит? спрашивает.
– Ах, бедный, бедный!" Поговорили с ним - и ходу вместе. Она тебе одеяло поправила.

Ну, я сразу увидел, в чем тут дело... Здорово ты, брат, ее приспособил! Первый сорт!

Он хлопает меня по плечу, о чем-то напряженно думает и начинает грызть ногти.

– Да, - говорит он, вдруг улыбаясь криво и жалко, - вот ты какой, оказывается!