Тридцать три удовольствия

— Значит, мы постепенно движемся в том направлении?

— Видимо, да. Так что вам сообщила Бастшери?

— Ровным счетом ничего. Она говорила на древнеегипетском наречии, и я, естественно, не мог понять ни слова. Простите, а как вам удалось узнать про наше свидание?

— Вы позволите мне не говорить вам этого?

— Хорошо, но тогда и я оставляю за собой право не все сообщать вам.

— Договорились. Итак, значит, она оставила вам записку, в которой иероглифами сообщалось, что она будет ждать вас здесь, в Луксоре. Она заказала номер в гостинице «Савой», вы ждете ее второй день, но она так и не появляется. Однако это не значит, что Бастшери не здесь. Не приехала Закийя Азиз Галал, которая, по всей вероятности, мало теперь нас интересует. Приехала какая-то другая женщина, непременно красавица, которая и есть Бастшери, а точнее — ее носительница.

— А она непременно должна быть красавицей? — спросил я с улыбкой, вспоминая вчерашнее происшествие с канадкой Джоанн.

— Да, это главное. Кстати, это условие облегчает нам нашу трудную работу. Однако все равно шансов поймать Бастшери у нас очень мало. Уж слишком она хитра, увертлива. И слишком сильна.

— Подальше, значит, надо держаться от красавиц.

— Это от вас не зависит. Если Бастшери выбрала вас своей жертвой, вы не сможете сопротивляться ее чарам. Завтра она придет к вам в образе негритянки или китаянки, и вы все отдадите за то, чтобы провести с нею ночь восторга.

— Я вам не верю! — вдруг злобно сказал я. — Покажите ваше удостоверение.

— Вон идет ваш друг Николай… Кстати, посоветуйте ему поменьше ухаживать за канадской гражданкой Энджелой Льюис.

— Не беспокойтесь, Энджи — не Бастшери. Могу вас в этом точно уверить.

— И глупо. Сегодня она просто Энджи, а завтра — как знать. Закийя Азиз Галал тоже была просто танцовщицей до того вечера, когда вы увидели ее на теплоходике «Дядюшка Сунсун».

К нам подошел Николка. Глаза его горели.

— Федор Иванович, можно вас на минутку? — спросил он меня.

Мы отошли в сторонку и он страстно зашептал мне, что нашел там в одном углу отличный камень, со всех сторон гладко отесанный и весь испещренный иероглифами.

— Пойдем посмотрим, мне кажется, его можно запихнуть ко мне в сумку и вынести.

С большой неохотой я отправился с ним. Это действительно был красивый камень, очень гладко обработанный и очень аккуратно изрезанный иероглифами. Но даже вдвоем его невозможно было поднять, и я засомневался, вполне ли здоров мой дорогой друг, не напекло ли ему головку. В отчаянии он прохрипел что-то, мол, нельзя ли хотя бы отколоть чем-либо кусок от камня. Мне вновь пришлось стыдить его, напоминать о том, к какой культурной нации мы относимся, и о том, что историку негоже быть таким варваром.

Из Карнакского храма нас повезли в храм Аменхотепа Третьего. Солнце уже двигалось к закату, обливая теплой медью колонны храма, сделанные в виде связанных в вязанки стеблей папируса. Мне было грустно. Я никак не хотел поверить, что моя Бастшери и моя Закийя — разные существа. И мне тем более не хотелось, чтобы Бастшери пришла на свидание со мной в чьем-либо другом образе.

Ни с того ни с сего ко мне привязалась жена летчика, писателя и героя Шолома советовать, как лучше избавиться от солнечных ожогов, ей почему-то померещилось, будто я сильно обгорел.

— Вообще-то, брат, ты и впрямь красный такой, — сказал врач Мухин. — Надо будет тебя подлечить в гостинице.

— Да пошли вы все, я прекрасно себя чувствую. Просто завидуете, что я так славно загорел.

После ужина в «Виндсоре» мы вновь отправились наслаждаться жизнью в патио гостиницы «Савой». Канадки наши не появлялись. Николка пошел на разведку и выяснил, что в полдень они уехали в Каир. Так что пришлось нам просто купаться в бассейне и пить крепкие напитки. Когда мы вернулись поздно вечером в «Виндсор», все тело мое горело, причем нигде на коже не было такого места, к которому больно было бы прикоснуться. Видимо, я не обгорел, а просто перегрелся. Николка тотчас уснул, а мне никак не спалось, тело пылало, в глазах плыли бесконечные иероглифы.

Вдруг, часа в два ночи, легкий, еле слышный стук раздался в двери. Несколько секунд я оцепенело лежал, покуда тот же стук не повторился. Я тихонько встал и неслышными шагами подошел к двери, приложил к ней ухо. Я услышал, как там, за дверью, кто-то тихо шепчет непонятные слова на древнеегипетском наречии, и не в силах сдержать себя, распахнул дверь. Предо мною стояла Бастшери. Нет, это была не Закийя Азиз Галал, а другая женщина, тонкая и хрупкая, одетая так же, как та, которую я целовал в гробнице Рамсеса, то есть — почти никак не одетая. Приглядевшись, я и вовсе увидел, что это Бастшери.

Она ввела меня в один из соседних номеров, посреди которого стояла огромная постель, похожая на ладью или саркофаг; она продолжала говорить мне непонятные гулкие слова. Мы стояли друг против друга подле кровати или саркофага, я обнял ее, и она обвилась вокруг меня руками и ногами, но едва губы наши соприкоснулись, случилось нечто ужасное — сначала я ощутил, как ее губы лопаются, а, отпрянув, увидел, как прекрасное тело покрывается трещинами, осыпается, рушится, как выпучиваются глаза, оскаливаются зубы, проваливается живот, истончаются руки и ноги. Женщина, на моих глазах ставшая мумией, протянула ко мне костлявую руку, и я схватил ее запястье, в руке моей оказался золотой браслет, в ту же секунду ее рука обломилась, и страшная, полурассыпавшаяся мумия рухнула на пол и замерла…

Я дернулся и проснулся. Из руки моей что-то выпало и с металлическим стуком ударилось об пол, покатилось. Уже светало и можно было, не зажигая света, забраться под кровать и вытащить выпавшую из моей руки металлическую вещь. Это был браслет, исписанный иероглифами, но не золотой, а серебряный или посеребренный. Подойдя к балкону, я внимательно рассмотрел надпись. Нетрудно было заметить, что какое-то слово или изречение повторено трижды вдоль всей поверхности украшения:

От волнения руки мои дрожали и, поворачивая браслет, я выронил его. Николка проснулся и недовольно спросил:

— Ты долго еще будешь звякать там? Чем это ты звякаешь?

— Это ты мне подсунул? — спросил я, поднимая с полу браслет с иероглифами.

— Чего подсунул? Дашь ты мне поспать или нет?

Логически появление браслета можно было объяснить именно тем, что кто-то мне его вложил в руку. Тем более, что сны очень часто бывают связаны с реальностью.

И все же история получалась странная. Не Николка же в самом деле подстроил эту шутку.

Нет, нельзя ему спать. Тем более, что подъем через полчаса — нас ждал ранний поезд на Асуан. С трудом подняв Николку, я сунул ему под нос браслет и строго приказал:

— Что здесь написано? Читай!

Николка засопел, попытался было послать меня куда-нибудь подальше, но получил легкий удар кулаком в челюсть и вновь принялся напрягать свои познания в иероглифах. Я уж думал, что он снова не расшифрует надпись, но он вдруг вытаращил глаза и весело промычал:

— А-а-а-а! Ишь ты!

— Что? Прочитал? Да не молчи ты!