Тридцатилетняя война

В последние дни жизни Морица больше всего тревожила судьба голландцев и его династии. Умирая, он наставлял брата отстоять Бреду и найти жену. Что касается второго наказа, то Фридрих Генрих был готов с удовольствием его исполнить. Уже некоторое время он был влюблен в пышногрудую молодую фрейлину королевы Богемии. Бесприданницу, по описанию венецианского посла, несравненной красоты [480] Амалию фон Зольмс умирающий Мориц принял радушно как продолжательницу рода. Она происходила из германского аристократического дома, преданного свергнутому Фридриху, и должна была свести мужа с тем рейнским альянсом, который только и мог сокрушить испанцев на Рейне. Их торжественно обвенчали в Гааге в начале апреля, Мориц вскоре умер, и новобрачный сразу же отправился во главе армии к Бреде [481] .

480

Btok, Relazioni Veneziane, p. 182.

481

Moser, Patriotisches Archiv, XI, pp. 175—206.

Но силы были слишком неравны, чтобы голландцы могли одолеть Спинолу. Фридрих Генрих тщетно надеялся на то, что Мансфельд пришлет английские войска: Яков I хотел использовать их в Северной Германии [482] , а они сами, вернее, то, что от них осталось, после безденежной и голодной зимы дружно дезертировали к испанцам [483] . Потерпев поражение скорее от голода, а не от противника, гарнизон Бреды, продержавшись более шести месяцев, 5 июня 1625 года сдался, приняв почетные условия капитуляции. Спинола, растрогавшись, обнял голландского командира перед всей армией [484] .

482

Rusdorf, I, p. 485.

483

Aitzema, I, p. 405.

484

Ibid., I, pp. 408, 416.

Династия Габсбургов теперь могла противопоставить французам Валленштейна, компенсировав потерю Вальтеллины взятием Бреды. Оставалась угроза северной коалиции, но и здесь у династии появился вариант выхода из затруднительного положения. Потенциальный альянс Швеции, Дании, Англии и Соединенных провинций проигнорировал очень серьезную и самовольную державу — Ганзейский союз торговых городов. Сначала в феврале 1625 года Оливарес намекнул австрийскому послу в Мадриде [485] , а затем в апреле испанский посол в Вене подал императору идею вовлечь Ганзейский союз в альянс с династией Габсбургов, предложив лиге флот для зашиты от соперников и торговые преференции в испанских Индиях. Иными словами, испанцы при помощи взяток решили превратить Любек, Штральзунд, Гамбург и Бремен в военно-морские базы на Балтике [486] .

485

Messow, Die Hansestadte und die Habsburger Ostseepolitik, p. 11.

486

Gindely, Die maritimen Plane der Habsburger. Vienna, 1891, pp. 2-3.

Если же города заартачатся, то демонстрацией имперской силы надо убедить их согласиться с предложением, и с этой целью в июне военные полномочия Валленштейна были распространены на всю империю [487] . Он уже сделал все, что нужно, его армия в полной готовности стояла на границе Богемии и по команде быстро вошла в Германию, направившись к северу на соединение с Тилли. Ему недавно присвоили титул пфальцграфа империи, дающий право жаловать дворянство по своему усмотрению. Летом он сам присвоил себе титул герцога Фридландского [488] .

487

Hallwich, F"unf Bucher zur Geschichie Wallensteins. Leipzig, 1910, III, p. 12.

488

Hurter, Zur Geschichte Wallensteins, pp. 20—21.

С появлением новой императорской армии и потерей Бреды Вальтеллина для французов стала обузой; у правительства Ришелье не было достаточных средств для того, чтобы оккупировать ее до бесконечности, не было уверенности и во внутренней стабильности во Франции. Дворцовые интриги и мятежники могли в любой момент опрокинуть его планы, а на севере начал разваливаться задуманный им альянс.

И король Дании, и король Швеции в равной мере горели желанием вторгнуться в Германию, они засыпали Париж и Лондон планами военной кампании [489] , но каждый хотел, чтобы другой действовал под его началом. Франция отдавала предпочтение шведскому королю, правительство Англии колебалось, сначала поддержало шведский план, а потом вдруг переориентировалось на Данию и бестактно попросило Густава Адольфа уступить Кристиану IV пальму первенства [490] . Густав Адольф возмутился, и его негодование было вполне обоснованным. Швед не доверял Кристиану Датскому, опасаясь, что если он не будет держать под своим полным контролем военные операции, то его армия и деньги будут использованы в других целях [491] . Фактически он выдвинул французам и англичанам ультиматум. Его перемирие со своим давним врагом — польским королем истекало через несколько недель: либо ему дают все бразды правления, либо он возобновляет войну с Польшей и предоставляет Германии самой решать свои проблемы. Английское и французское правительства никак не отреагировали на его угрозу, и 11 июня 1625 года Густав Адольф пошел войной на Сигизмунда, короля польского, повернувшись спиной к Германии [492] .

489

Rusdorf, I, pp. 439 f.; Moser, Patriotisches Archiv, V, p. 107.

490

Rusdorf, I, pp. 464, 496, 545-549; II, p. 29.

491

Ibid., I, pp. 554 f.; Moser, Patriotisches Archiv, V, pp. 159 ff. passim.

492

Moser, Patriotisches Archiv, VI, p. 21.

Из всей внушительной когорты союзников лишь один король Дании летом 1625 года выступил в поход на защиту протестантов Германии.

2

Кристиан IV был человеком достойным. Ему не повезло лишь в том, что он правил одновременно с королем Швеции, из-за блистательности которого ему и отвели столь незначительное место в истории Европы. Ко времени вторжения в Германию ему исполнилось сорок восемь лет и тридцать семь лет он находился на троне. Это был широкоплечий, крепкого телосложения мужчина с красноватым лицом и светло-каштановыми волосами, слегка поседевшими. Он не чурался физических усилий, много пил и был очень плодовит. Моногамия вовсе не устраивала его бурную натуру, и его внебрачные дети создавали проблемы для Дании и темы для шуток в Европе. Тем не менее это был человек большого ума, одаренный многими талантами, которые он с толком применял на практике: вел, например, ученую переписку на латыни с таким энциклопедистом, как Яков I, король Англии [493] . Способный лингвист, Кристиан был и превосходным собеседником. Король поощрял искусства и науки, чем могли похвастаться немногие из его предшественников, и в пышном декоре дворцов в Кронберге и Копенгагене, в их богатом и обильном убранстве, в пухлых розовых херувимах отражалась его пылкая и деятельная индивидуальность. «Трудно поверить в то, что он родился в холодном климате», — сказал о нем один итальянец [494] .

493

Bentivoglio, Opere, р. 90.

494

Loc. cit.

Кристиан был хорошим королем, защищал народ от непомерной алчности дворянства, развивал торговлю дома и за морями. Если он в чем-то и не преуспел, то лишь потому, что ему приходилось постоянно иметь дело с эгоистичной и безответственной аристократией у себя в стране и трансцендентальной гениальностью Густава Адольфа за рубежом. Все невзгоды и трудности он должен был брать на себя, его интеллектуальные и физические силы всегда были напряжены до предела, рядом с ним не было людей, на которых он мог бы переложить хотя бы часть своих дел и обязательств. Хорошие манеры, дипломатичность, безрассудная смелость, грубый юмор и суровый нрав — все было подчинено политике. Сопоставляя его неудачи с успехами короля Швеции, нельзя забывать о том, что у Густава Адольфа, помимо талантов, были и помощники. Кристиан со времени совершеннолетия идо конца дней своих был вынужден сражаться в одиночку.

Наполовину немец, он превосходно говорил и писал на этом языке, и в Германии у него были свои интересы. Он был герцогом Гольштейнским, его сына только что избрали на вакантное место епископа Фердена, для него же Кристиан заявил права на Оснабркж и Хальберштадт. Владея этими территориями и Гольштейном, Кристиан мог оказывать давление на колеблющихся нейтралов. Однако он и его союзники недооценили сложность политической неразберихи в Германии. Курфюрсты Саксонии и Бранденбурга не меньше, чем Кристиан и император, желали добра своим сыновьям, и они тоже претендовали на Оснабрюк и Хальберштадт. Они не хотели, чтобы эти епископства у их сыновей перехватили габсбургский принц или король Дании. И оба князя подтвердили свою неизменную лояльность императору.

Тем временем несчастные правители Нижнесаксонского округа продолжали пребывать в нерешительности. Они не желали отказываться от нейтралитета, но им было трудно его сохранять в условиях, когда на южной границе стояли лагерем войска Тилли, а с севера надвигался датский король. В запугивании больше преуспел Кристиан. В мае 1625 года сословия избрали его президентом округа, а затем с неохотой приняли решение призвать население к оружию [495] . На практике это означало лишь то, что Кристиан мог набирать рекрутов в пределах их территории.

495

Lundorp, III, p. 807.

Формального объявления войны между королем и императором не было, и Тилли запросил у Кристиана разъяснений относительно своих намерений. В ответ он получил примирительное письмо, объясняющее, что Кристиан как президент Нижнесаксонского округа счел необходимым предпринять меры для усиления обороны [496] . Потом всю осень и зиму шел любезный обмен посланиями между Фердинандом и сословиями округа: император пытался оторвать их все или по отдельности от Кристиана. Цепляясь за нейтралитет, они вначале соблазнились предложением о религиозных гарантиях для северных германских епископств, а затем отвергли его, когда Фердинанд сделал исключение для Магдебурга. Они быстро оказались в том же малоудобном положении, в котором побывали все нейтральные государства Германии, — в состоянии войны и с той и с другой противоборствующими сторонами [497] .

496

Ibid., III, pp. 812,813.

497

Lundorp, III, pp. 824 ff.

На самой войне ничего особенного не происходило. С Кристианом, продвигавшимся по Везеру, у Хамельна случился неприятный инцидент. Однажды вечером, когда он объезжал войска, лошадь сбросила его, и он пролетел восемьдесят футов с крепостного вала и чудом остался жив. Слухи о его гибели [498] побудили Тилли пойти навстречу датчанам, но после уточнения информации о происшествии и наличии провианта он вернулся обратно [499] . Даже подход Валленштейна с армией в тридцать тысяч человек [500] не уменьшил, а приумножил трудности Тилли: теперь ему надо было кормить две армии на землях, уже изрядно опустошенных его войсками [501] .

498

Goetz, Briefe und Akten, II, ii, p. 324.

499

Ibid., pp. 355, 377.

500

Gindely, Waldstein, I, p. 63.

501

Goetz, Briefe und Akren, II, ii, pp. 377—378.