Тридевять земель

— Потом вы ей рассказывали?

— Несколько раз. Она очень удивилась – говорила, что не помнит ничего такого. Говорила, что ей часто снится красивое место, с деревьями, с большим домами вокруг, и что кто-то склоняется над ней. Кто-то с неприятным лицом, словно чудище. И она всегда просыпается в этот момент.

Артём прикрыл глаза. То, что самому примерещилось там, на поляне с волками – ночь, парк возле их офисного здания, дорожки и кусты. Судя по тому, что видел он небо – лежал на спине. И кто-то нагнулся и спросил, «Вы спите»? Голос, помнится, показался неприятным.

— «Вы спите»? – произнёс Артём. Миранда вздрогнула.

— Повторите, – попросила она. Артём повторил, и Миранда вновь вздрогнула, поднесла ладонь ко рту.

— Слушайте, мне страшно, – помотала она головой. – Вы что, сговорились? Именно это она сказала тогда на плоту. Но такого не может быть! Это было двадцать лет назад!

— И вы всё запомнили?

— Я так тогда испугалась, а потом так обрадовалась, что запомнила на всю жизнь.

— Думаете, стоит Марину расспросить?

— Ни в коем случае. Доктор Ливси сказал, что у неё серьёзная психологическая травма. Наверное, из-за того, что была неграмотной, и постоянно боялась, что всем станет известно. Убила бы того, кто дал ей тогда сломанный переводчик! Ортем, – Миранда взяла его за руку. – Пусть всё залечится. Пусть сама об этом заговорит, если захочет, хорошо?

Артём кивнул.

— Договорились. Что дальше в моей программе на сегодня?

— Ваш медицинский обед. Только попробуйте не съесть весь шпинат! Потом – вы хотели съездить к доктору Ливси, отдать ему те капельки. Мерзость какая! – Миранда содрогнулась. – Знаете, словно живая на ощупь. Нам когда учебные материалы по нечисти показывали, про её клетки, очень похоже было – бывает «ртуть», такие живые капельки, знаете, если заползут к вам в обувь или ещё куда, и вам вовремя не помогут – всё, конец. В течение суток станете биомассой. Ой, простите, что аппетит порчу!

– - -

Доктор Ливси озадаченно смотрел на «капельки» в микроскоп, просвечивал разными сканерами.

— Ничего не понимаю, – сообщил он. – Вы в курсе, что такое биомасса? Так вот, она состоит из белкового вещества, протоплазмы, в которой всегда есть контроллеры, такие специальные клетки – они управляют биомассой и управляют созданием произвольных тканей нечисти. Я могу ошибаться, но в этой массе есть аналогичная протоплазма. Но ни одного контроллера – просто питательный, простите, бульон и частично растворённый пластик, остатки переводчика. Никогда такого не видел. Возьму-ка я у вас кровь на анализ…

— Доктор, я ошибаюсь, или вам нравится брать от меня кусочки и исследовать?

Доктор широко улыбнулся, поправил пенсне.

— Разумеется, нравится. Вы все уникальны, друг мой. У каждого есть нечто настолько необычное, что диву даёшься. Например, если кровь Виктора Маккензи попадает на сплавы с высоким содержанием железа, то в месте контакта металл в течение нескольких минут растворяется – получается нечто подобное такой вот капельке. И так со всеми, с кем я имел дело.

— Но вы исследуете лично меня, верно? То есть за каждым дросселем закреплён врач, который его изучает.

— Верно, – доктор склонился над микроскопом. То есть тем, что он называет микроскопом – похоже на два установленных параллельно стеклянных прямоугольника. На один кладётся препарат, на втором виден он же в увеличении. Чрезвычайно удобно! – И я рад, что смог добиться назначения к вам. Вы уж простите за неудобства со сдачей генетического материала. Я, видите ли, прагматик и циник. Что угодно может случиться и с вами, и со мной, в любой момент.

— Понял, доктор, можете не продолжать. Если не секрет, сколько детей из одной такой сдачи может получиться?

— Ну, мы действуем экономно. Думаю, до двух сотен, может – больше. Мы следим, кто чей отец, чтобы не допускать близкородственного скрещивания, не беспокойтесь.

— И часто нужно будет «сдавать материал»?

— Чем чаще, тем лучше. В нашем несовершенном мире у мужчин после тридцати пяти резко снижается плодовитость. Это – наша главная головная боль. Пока у вас столько сил и, простите, такое качество – будете сдавать часто. А кому сейчас легко?

— Скажите, доктор, – Артём остановился у дверей. – Какой язык для вас родной? На каком вы говорите сейчас?

— На английском. Мне очень понравился тот сонет, что вы исполнили – от всего сердца говорю. Может, зайдёте как-нибудь, что-нибудь ещё исполните? Аудиторию я обеспечу.

— С удовольствием, сэр. Здравствуйте!

– - -

— Госпожа Красс! – доктор всплеснул руками. – Вы пришли мне жестоко отомстить, я помню.

— Да нет, доктор, живите, что уж. Ради всех стараетесь. Я хочу быть его ассистенткой на… на процедуре. Можно?

Доктор и глазом не моргнул.

— Туда допускаются только люди с медицинским образованием.

Миранда села на стул перед ним.

— Доктор, вы же были в зале совещаний там, на Корино. Да и так всё обо мне знаете, верно? Я – медсестра, лейтенант запаса. Участвовала в четырёх военных операциях. Какие у вас ещё есть отговорки?

— Сдаюсь, – доктор поднял руки. – Не злитесь, пожалуйста. Хорошо, закрепляю вас за сэром Ортемом, будете ассистировать во всех таких мероприятиях. Вас это устроит?

— Более чем. А можно сдавать материал, простите, естественным путём?

Доктор отодвинул микроскоп, и уставился на Миранду поверх пенсне.

— Материал мы замораживаем, важно сделать это в первые четыре минуты. В условиях строгой стерильности. Как вы это себе представляете? Поставить криомашину под кровать, и держать наготове пару ассистентов?

— Всё, доктор, сдаюсь, – Миранда подняла руки. – Глупая была идея. Можете сказать, что я не тем местом думаю, не обижусь.

— Не скажу, – доктор поправил пенсне. – Явитесь сюда завтра в семь утра – я проведу инструктаж. Если вдруг испортим материал, придётся повторять – когда сэр Ортем вернётся из следующего похода. Ни вам, ни ему подготовка к процедуре особой радости не приносит, так что давайте постараемся, хорошо?

— Вы прелесть, доктор, – Миранда встала, и поцеловала его в макушку. – Буду в семь. Здравствуйте!

– - -

— О чём вы с ним говорили? – полюбопытствовал Артём, дожидавшийся Миранду у входа в военный городок.

— О жизни, о смерти, о любви. Я о другом никогда и не говорю.

— Всё понял, простите за любопытство. Что у нас дальше в программе?

— Изучение языков. Попробуем взяться за ложбан. Я, если честно, на нём редко говорю. Готовы?

…Ещё через полтора часа Артём, читал книгу на ложбане, и точно так же поражался, как конструкции языка сами собой обращаются в смысл. Вроде раньше никогда не думал, пока знал единственный язык, знакомый с детства. А сейчас попробовал понять – и не ощутил, как строй странно звучащих слогов обращается в чёткий, совершенно ясный смысл.