Трилогия Харканаса. Книга 1. Кузница Тьмы

Крил настолько тосковал по свободе, что места для иронии в его мыслях уже не оставалось.

Войдя в Большой зал, он тут же остановился, увидев стоявшего возле камина повелителя Джайна. Взгляд старика был устремлен на массивную каменную плиту перед камином, с высеченными на ее гранитной поверхности древними словами. В языке тисте имелись сложности с понятием сыновнего долга – по крайней мере, так любил говорить друг Кадаспалы, придворный поэт Галлан, – что как будто намекало на некий фундаментальный духовный изъян, и потому, как часто бывало в подобных случаях, надпись была сделана на языке азатанаев. Казалось, будто множество азатанайских даров заполняло пыльные ниши и провалы, возникшие из-за недостатков в характере тисте, и ни один из этих даров не был лишен символического значения.

Крилу, как заложнику, был недоступен смысл этих тайных азатанайских слов, много лет назад подаренных роду Энесов.

«Странно, – подумал он, кланяясь Джайну, – что тисте запрещают изучать письмо древних каменщиков».

Джайн, похоже, угадал, что на уме у юноши, поскольку кивнул и сказал:

– Галлан заявляет, будто может читать по-азатанайски, что наделяет его нечестивой привилегией знать священные слова каждого знатного семейства. Признаюсь, – добавил он, слегка поморщившись, – эта мысль мне не по душе.

– Но поэт утверждает, что подобное знание ведомо лишь ему одному, повелитель.

– Поэтам, юный Крил, доверять нельзя.

Заложник хорошенько обдумал это заявление, однако так и не сумел найти подходящий ответ. А потому сказал:

– Повелитель, прошу вашего разрешения оседлать лошадь и отправиться на охоту. Мне пришло в голову поискать следы экалл в западных холмах.

– Следы экалл? Но их не видели там уже многие годы, Крил. Боюсь, твои поиски будут напрасны.

– В любом случае поездка верхом пойдет мне на пользу, повелитель.

Джайн кивнул: похоже, он прекрасно понял, какая буря эмоций скрывается за бесстрастными словами юноши. Взгляд его снова вернулся к камину.

– В этом году, – произнес повелитель, – мне предстоит расстаться с дочерью. И… – он вновь посмотрел на Крила, – с самым любимым моим заложником.

– А я, в свою очередь, чувствую себя так, будто меня скоро изгонят из единственной семьи, к которой я по-настоящему принадлежу. Двери закрываются за нами, повелитель.

– Но, хотелось бы верить, не навсегда?

– Воистину нет, – ответил Крил, хотя в мыслях его возник образ закрывающегося со скрежетом тяжелого замка; некоторые двери, стоило им однажды захлопнуться, становились неприступными для любых желаний.

Взгляд Джайна слегка дрогнул, и он отвернулся.

– Даже стоя на месте, мир движется вокруг нас. Я прекрасно помню, как ты впервые тут появился: худой паренек с диким взглядом. Во имя Бездны, в вас, Дюравах, есть что-то звериное – ты походил на дикого кота, но тебе едва хватало роста, чтобы оседлать коня. По крайней мере, мы, похоже, хорошо тебя кормили.

Крил улыбнулся:

– Повелитель, говорят, будто Дюравы медленно растут…

– Они многое делают не спеша, Крил. Медленно учатся правилам поведения в обществе, в чем, должен признаться, я нахожу определенное обаяние. Ты тоже был таким, несмотря на все наши усилия, что нас даже радует. Да, – продолжал Джайн, – Дюравы во многом неторопливы: в суждениях и в гневе… – Он повернулся, испытующе глядя на собеседника. – Ты еще не злишься, Крил Дюрав?

Вопрос поразил юношу, едва не заставив его отшатнуться.

– Повелитель?! Я… у меня нет никаких причин злиться. Мне грустно, что я покидаю ваш дом, но ведь в этом году есть и повод для радости. Ваша дочь скоро выходит замуж.

– Воистину. – Джайн чуть дольше задержал взгляд на Криле, а затем, будто признавая его правоту, показал на камин. – И она преклонит колени перед таким же камином в большом доме, который уже сейчас строит для нее жених.

– Андарист – прекрасный мужчина, – со всей возможной бесстрастностью проговорил Крил. – Достойный и преданный. Это будет надежный союз, повелитель, во всех отношениях.

– Но любит ли его Энесдия?

От подобных вопросов Крилу всегда становилось не по себе.

– Какие в этом могут быть сомнения, повелитель? Наверняка любит.

Джайн вздохнул:

– Ты ведь прекрасно знаешь мою дочь, вы с ней уже столько лет дружите. Значит, Энесдия его любит? Что ж, я рад. Крайне рад слышать это от тебя.

Крил знал, что вскоре ему предстоит уйти, и точно так же он знал, что ни разу не обернется назад. И еще юноша был уверен в том, что, как бы ни любил этого старика, более никогда уже сюда не вернется. Молодой Дюрав не чувствовал в груди ничего, кроме холода остывших углей, угрожавших задушить его пеплом, если он вдохнет чересчур глубоко.

У Энесдии будет своя каминная плита. У них с супругом появятся особые слова, известные только им одним, первые слова тайного языка, который всегда существует между мужем и женой. Дары азатанаев были непростыми, так уж повелось с самого начала.

– Повелитель, так я могу сегодня отправиться верхом на охоту?

– Конечно, Крил. Поищи экалл, а если найдешь хоть одну, то убей ее, и мы устроим славный пир. Как в былые времена, когда дичи водилось в изобилии.

– Постараюсь, повелитель.

Поклонившись. Крил вышел из Большого зала. Ему не терпелось отправиться подальше отсюда, в западные холмы. Он собирался взять с собой охотничье копье, но, если честно, не рассчитывал выследить столь благородное создание, как экалла. Бывая прежде в тех местах, Дюрав находил лишь кости, оставшиеся после прошлых охот и разделки туш.

Экалл больше нет – последнюю убили десятилетия назад.

Сидя в седле, Крил слышал стук конских копыт, воображая, будто каждый их удар – звук очередной захлопывающейся двери. И так могло продолжаться до бесконечности.

Экалл больше не осталось. Холмы были мертвы.

Даже дурные привычки доставляют удовольствие. В юности Хиш Тулла отдавала свое сердце, как казалось со стороны, с беззаботной легкостью, как будто оно ничего не стоило; однако на самом деле это было вовсе не так. Хиш просто хотелось, чтобы оно оказалось в чьих-то руках. Ошибка девушки заключалась в том, что ее любовь слишком легко было завоевать, и, соответственно, тот, кому это удавалось, не слишком высоко ее ценил. Неужели ни один мужчина не понимал, как бедняжка страдала каждый раз, когда ее, попользовавшись, отбрасывали прочь, словно ненужную вещь? Неужели они считали, что ей нравится осознавать, сколь мало она на самом деле стоит?