Трилогия Мёрдстоуна
Шрифт:
— Да. Нет. Глоточек-другой, не больше. Заходи, заходи же.
Грем вышел на середину комнаты, нюхая воздух, точно охотничья собака, а потом удобно устроился на диване.
Филип подошел к двери и осмотрел тонущий в тенях проезд. Вроде бы никого. Он закрыл и запер дверь, задвинул шторы и включил свет. Только тогда до него вдруг дошло.
— Ты вошел через переднюю дверь!
— Чтоб меня! Экий ты востроглазый, Мёрдстоун. Ничего от тебя не укроется.
— Нет, я про то, что ты обычно…
— Хлопаюсь тебе в нужник или в трубу, так что у меня вся задница обожженная и облупленная, точно жареный каштан.
— Угу.
— Ну ладно. Мы, видишь
— Понятно, — сказал Филип, слегка удивляюсь такому нехарактерно детальному объяснению. — Тогда хорошо.
Покет и впрямь выглядел не в пример лучше, чем в предыдущие свои визиты. Неопытному взору Филипа казалось, он слегка прибавил в весе. Неизменная туника с капюшоном на сей раз была незапятнанна, не опалена — и, кажется, даже с иголочки новенькая. Икры его, голые и тощие в предыдущие посещения, сейчас были аккуратно упакованы в белые вязаные чулки. Грем сидел в непринужденной позе, поставив правый локоть на ручку дивана и опираясь подбородком на расслабленный кулак. Выглядит он, подумалось Филипу, словно позирует для фотографа. И никуда не торопится.
Филип вернулся к креслу и отглотнул крошечный глоточек виски.
— Так что, Покет, э-э, новый ромлян?
— Угу-у.
— С чего вдруг?
— С чего вдруг? Да с того, что тебе этого до смерти хотелось. Ты ж напирал, как застоявшийся в стойле жених, скажешь, нет?
— Ну, пожалуй, да.
— Да и вообще, — сказал грем, небрежно взмахнув рукой, — мы все оставили в подвешенном состоянии. В конце прошлого. Прикинув все в целом, я решил, так не пойдет. Табуретка о двух ножках какая-то получилась. Меня это начало раздражать. Невзаправдашний Гроссбух или еще какой, нельзя ж где попало останавливаться, сказал я себе. — Он помолчал и назидательно поднял палец. — Каждой истории нужна законченная форма, Мёрдстоун. Вот мой тебе совет. Высшего качества.
— Благослови тебя господь, Покет. Ты законченным ромлянистом заделался. Я подозревал, что так может выйти.
— В самом деле? Вот уж не думал, что ты из тех, кто видит дальше кончика собственного носа.
Филип сделал еще глоток «Джеймсона», уже не такой крошечный, и заметил, что рука у него дрожит.
Он осторожно спросил:
— Так ты… э-э-э… придал истории законченную форму? Она… заканчивается? Удовлетворительно?
— Ой, да. К тому времени как доберешься до конца письмен, добавки просить уже не станешь.
Грем перевел взгляд на камин. Несколько приятных мгновений Филип тешил себя надеждой, что они вдвоем проведут вечер в дружеской беседе, как писатель с писателем. Или просто в молчании. Но потом Покет поднялся и бодро потер руки.
— Ну что, за дело, дружок. Ленивая жопа не насобирает репы, как говаривала моя старушка. У тебя та твоя штуковина включена? Если не можешь обойтись без грога,
прихвати с собой. Без разницы.Филип уселся за клавиатуру и покрепче подвязал к груди Амулет. Нажал на пробел — и на экране появилась пустая страница.
— Ну что, Мёрдстоун, погнали?
— Да. Нет.
— Нет?
— Покет, я не уверен, хочу ли это делать.
Дрожь из руки добралась до сердца и мозга.
— Что-что ты сказал?
— Не знаю, хочу ли я это делать.
— Мёрдстоун, если это очередные твои выкрутасы, чтобы не отдавать Амулет…
— Нет-нет. Совсем не в том дело. Честно. Мне страшно. У меня в голове сплошные черные пятна.
— В свинячью задницу, — тихо сказал Писец. — Мы знаем. С самого начала знали. Ума не приложу, как ты вообще обходишься такой маленькой свечкой. Честно говоря, это одна из причин, по которой мы тебя и зацепили. — Покет положил на плечо Филипу руку, похожую на птичью лапу. — Но мы почти добрались до конца, Мёрдстоун. Так что давай уж теперь не балуй. Третья и последняя часть тройки. И сможешь отложить плуг и пустить лошадок пастись. Честно же?
Рука сжалась.
— Честно?
Филип кивнул, судорожно вздохнул.
— Ну ладно.
— Отлично. Тогда я тебя оставлю.
— Покет?
— Ну что еще?
— А вдруг Амулет, ну знаешь, не захочет, не позволит тебе его взять? В прошлый раз он…
— Не морочь себе голову. Отлично он снимется.
— Точно-точно? Откуда ты знаешь?
— Мёрдстоун, просто возьми и напиши уже клятый ромлян, ладно? А там получишь ответы на все вопросы.
Дверь затворилась. Филип услышал на лестнице звук шагов Покета. Он торопливо отхлебнул из стакана и собрался с духом.
Началось все как прежде: шелест сухой листвы, тихое приближение незримого путника, перерастающее в скрип пера. Амулет затрепетал и пробудился. Руки Филипа зависли наготове над клавишами. В темном чертоге внутри его головы зародились и вспыхнули образы. По экрану поползли письмена.
Весь вечер и всю ночь он наблюдал и переводил третью и последнюю часть Трилогии Мёрдстоуна.
Он видел и описал, как клинок Квид Харел прорубил проход в наружной стене Веднодианского лабиринта. Видел и описал, как Кадрель шагнул на выступ скалы и исчез в водопаде. А потом вынырнул оттуда, вынося изувеченное магикой, но еще живое тело Гар-Беллона Премудрого.
Его проворные пальцы живописали гнев Антарха, Морла, когда тот обнаружил, что тридцать второе воплощение Тровера Мелуокса исчезло с Внепространственного стола.
Этот приступ ярости он наблюдал фиолетовыми глазами кривокрыса, затаившегося в глубокой тени лаборатории.
Он был свидетелем и летописцем того, как, таща на плечах Премудрого, Кадрель преодолевает опасный спуск с головокружительных высот Ведно, чтобы воссоединиться со своими исполненными страха отрядами. Видел, как они взошли на корабли — и тут же попали в водоворот бешено вздымающихся валов, ибо бегство Морла вызвало в Мутной Дыре чудовищную бурю.
Он видел и описал гибель каждого корабля — кроме лишь того, на котором плыл Кадрель. Видел, как рассвирепевшая бездна уносит порлоков и гремов, как окружают тонущих голодные выползки. Слышал отчаянные предсмертные крики.
Какой-то крохотной, последней сохранившей способность функционировать частицей сознания Филип расстраивался, что для Королевства все это не сулит ничего хорошего. И еще — что в описании бед, постигших хороших героев, пожалуй, сквозит многовато… злорадного смакования. Впрочем, текст был чертовски хорош. Дух захватывало.