Трилогия о Драко: Draco Dormiens, Draco Sinister, Draco Veritas
Шрифт:
— Я знал, знал — ты придёшь, — зашептал он, и в глазах блеснуло удовлетворение. — Ты принадлежишь мне.
Ярость почти ослепила Джинни, и она побежала, кинулась вверх по ступеням — к нему, даже не подхватив потерянную палочку, судорожно сжимая пальцы и… упала — больно, сильно, разбив до синяков колени и ладони.
Там никого не было.
Девушка поднялась на ноги, закрутила головой — но Том пропал: она в одиночестве стояла на самом верху лестницы — над замершей в луже собственной крови Пенси Паркинсон и под огромной, тускло мерцающей люстрой — тихой и безжизненной, увешанной тёмно-красными
Я могу уйти, — подумала она. — Сбежать по лестнице, выскочить из дома — он не последует за мной…
Но… она не может так поступить: Том знал, что она вернётся — ведь она всегда к нему возвращалась, их связало чувство, куда более прочное, чем любовь. Ненависть. Чувство, которому всегда можно доверять, по словам Драко, — чувство, при помощи которого всегда можно понять, где ты.
Джинни расправила плечи и направилась в коридор.
Рон поднялся только до середины узкой каменной лестницы, когда дыхание начало срываться с губ облачками пара.
Надо же, мороз…
От страха за Гермиону кровь пульсировала в ушах — ступеньки были крутыми, он продрог до костей, когда, наконец, добрался до деревянной двери, распахнув которую оказался на площадке Северной Башни — ровной, упирающейся в зубчатое ограждение. Взирающее сверху небо выглядело мокрой галькой, резанул ветер, швырнув снежную крупу прямо в лицо; Рон защитил глаза рукой и крикнул:
— Гермиона!
Прошло довольно много времени, прежде чем кто-то откликнулся — сначала ему даже показалось, что он ошибся, приняв за голос вой ветра. Развернувшись, он увидел её — тёмную фигурку, прижавшуюся к стене внутренней башенки. Мгновением позже, он уже присел рядом с ней — съёжившейся, обнявшей голыми руками затянутые в джинсы ноги. Когда она взглянула на него, он увидел, что губы посинели.
— Рон, — неверным голосом произнесла она, — что… ч-что ты… — зубы клацали, не давая говорить. Рон сдёрнул с плеч свой синий плащ, обмотал ей вокруг плеч и потянул Гермиону вверх, помогая подняться на ноги.
— Пойдём внутрь, — пробормотал он.
Она вцепилась ему в руку, когда они пересекали заснеженную крышу; пальцы её напоминали сосульки. Наконец, она очутились в башне и первое, что он сделал, закрыв дверь, — с тревогой обернулся:
— Гермиона с тобой всё хорошо?
Она ёжилась под тёплым синим плащом — сначала ему показалось, что она касается правого бока, потому что тот болит; потом, увидев серебристую вспышку — нож? — он понял: он что-то держала. Губы и веки Гермионы отливали синевой, каштановые кудряшки смёрзлись, налипнув на лоб и щёки.
— Рон, — хрипло спросила она, — что ты тут делаешь?
— Меня похитил Тёмный Лорд и, так же как и тебя, приволок сюда. Я даже не знаю, сколько я уже здесь, Гермиона, который день…
— Ты не похож на узника, — с подозрением заметила она, махнув рукой в сторону его одеяния. — Ты будто собрался на маскарад…
— Гермиона, — Рон потянулся к ней, однако она тут же шарахнулась, заставив его почувствовать себя так, будто он наелся льда: столько пережить — и всё равно оказаться на правах подозреваемого… он резко развернулся: — Ладно, — и начал спускаться
вниз по лестнице. Через миг она последовала за ним.Первые три комнаты, осмотренные Джинни, оказались пустыми, зато в следующей — обитой жёлтым бархатом спальне — на парчовом стуле сидела Блез. Веревка стянула ей талию, плотно притянув девушку к спинке красного дерева, тонкие путы крепко обхватили запястья, а роль кляпа выполнял зелёный платок. Когда она увидела Джинни, глаза сначала расширились, а потом дико заметались по комнате.
Джинни приложила палец к губам и, подойдя к Блез, вытащила кляп изо рта — слизеринка судорожно перевела дух и начала облизывать пересохшие губы. Сейчас, стоя к ней вплотную, Джинни отчётливо видела — глаза её переполняются слезами, хотя, зная Блез, можно было не сомневаться — причиной их являлись, скорее, боль и ярость, нежели страх.
— Блез, — прошептала Джинни, присаживаясь рядом со стулом, — ты цела?..
— А что — не видно? — фыркнула слизеринка, поднимая неестественно белые руки: тонкие заляпанные кровью верёвки прорезали кожу на запястьях. — Тебе лучше уйти, Джинни, неизвестно, когда его принесёт обратно, и если он найдёт тебя тут…
— Он знает, что я тут, — мрачно ответила Джинни. — Давай-ка я тебя развяжу…
— Нет! — глаза Блез снова заметались по комнате. — Знаешь, он убил Пенси.
— Знаю. Я думала, он и тебя прикончил.
— Нет, — протянула Блез, поднимая к Джинни голову; на шее стали заметны красные пятна, похожие на следы укусов. — Ему нужна только ты… он сказал, я напомнила ему тебя.
Страшная мысль пронзила Джинни:
— Ты ведь знаешь — это не Симус. Точнее, совсем не Симус…
— Знаю, — нижняя губа Блез дрогнула, сделав её той, кем она, по сути, и являлась — испуганной девочкой-подростком, изо всех сил старающейся держать себя в руках. — Что он такое, Джинни? Я взглянула ему в глаза — он же не человек, он словно тень, хотя нет — куда чернее тени, куда более странный… Когда он коснулся меня, его пальцы резали, словно ножи — чтоже он такое?
Джинни недоумённо заморгала: чернее? Более странный? Как так? Ведь он же прекрасен… И ужасен… Её Том… — она открыла рот, чтобы попробовать объяснить, чтобы вынести себе приговор, когда услышала тихий голос, острым гвоздём пробежавший вдоль её позвоночника:
— Да, Джинни… Скажи ей, что же я такое…
Примерно половина лестницы осталась позади, когда в их сторону метнулась змея: Гермиона заорала и отпрыгнула назад, а Рон замер на месте, выставив вперёд факел, — пламя переливалось золотом, так же, как и змеиные глаза.
— Всё в порядке, Гермиона, это всего лишь Кевин.
…Всего лишь? — лениво повторила змея, зашуршав чешуёй прямо в голове Рона. — Значит, ты обо мне такого низкого мнения, Сновидец?
…Что ты! — быстренько подумал Рон, прислушиваясь к частому испуганному дыханию замершей за спиной Гермионы. …Наверное, ей без её волшебной палочки сейчас действительно не по себе. — Я просто хочу пройти.
…Просто змея, просто пройти… как осторожно ты говоришь, как немного тебе нужно от жизни — с учётом твоей-то силы. В чём дело, Прорицатель?