Трилогия о королевском убийце

— Займись ребенком, — тихо сказал он. — Я разведу огонь и поставлю греться воду.

Молли сняла плащ и решительно двинулась, чтобы повесить его на стенку. Я знал, как она ненавидит, когда ей указывают. Ребенок продолжал плакать, такой же безжалостно требовательный, как зимний ветер снаружи.

— Я замерзла, устала, проголодалась и промокла. Ей придется понять, что иногда нужно просто подождать.

Баррич наклонился, чтобы раздуть искорку, и тихо выругался, увидев, что дрова не занялись.

— Она замерзла, устала, промокла и проголодалась не меньше тебя, — заметил он. Голос его становился все тверже. Он упрямо продолжал разжигать огонь. — И слишком мала, чтобы что-нибудь сделать. Поэтому она плачет. Не для того, чтобы мучить тебя. Она пытается дать тебе знать, что ей нужна помощь. Щенки визжат, курицы кудахчут. Они никого не хотят раздражать. — Он говорил громче с каждой фразой.

— Ну а меня это раздражает, — заявила Молли и вступила в бой. — Ей просто придется это выплакать. Я слишком устала, чтобы возиться с ней. Она избалована. Она постоянно плачет, чтобы ее взяли на руки. У меня совсем нет времени заняться собой. Я уже давно не спала целую ночь напролет. Кормить ребенка, мыть ребенка, переодевать ребенка, держать ребенка. Теперь это вся моя жизнь. — Она раздраженно перечисляла свои горести.

Этот блеск в ее глазах я видел, когда она отказывалась повиноваться своему отцу. Я понимал: она ждет, что Баррич встанет и начнет наступать на нее. Вместо этого он раздул наконец-то огонь и удовлетворенно хрюкнул, когда узенький язычок пламени лизнул завиток березовой коры. Баррич даже не обернулся, чтобы посмотреть на Молли или на плачущего ребенка. Он укладывал в огонь ветку за веткой, и мне казалось, что он представления не имеет о том, что за спиной у него закипает Молли. Я не был бы столь спокоен, если бы она стояла за моей спиной с таким выражением лица.

Только когда огонь разгорелся, Баррич поднялся на ноги и повернулся, но не к Молли, а к ребенку. Он прошел мимо Молли, как будто ее не было в комнате. Я не знал, заметил ли он, как она напряглась, чтобы не вздрогнуть от хлесткого удара, которого почти ожидала. Сердце мое сжалось, когда я увидел, какой шрам в ее душе оставил отец. Баррич наклонился над моей дочкой, успокаивая и разворачивая ее. С благоговением я смотрел, какими уверенными движениями он сменил ей пеленку. Он огляделся. Потом взял свою шерстяную рубашку, висевшую на спинке стула, и завернул в нее девочку. Она продолжала плакать, но уже на другой ноте. Он прижал ее к плечу и, пользуясь свободной рукой, наполнил котелок и поставил его на огонь. Все происходило так, словно Молли никогда здесь не было. Лицо ее побелело, глаза стали огромными. Она начала отмерять зерно. Пока вода закипала, Баррич с ребенком на руках сел и начал ритмично поглаживать девочку по спине. Плач стал менее настойчивым, как будто малышка устала рыдать.

Молли подошла к ним:

— Дай мне дочку. Теперь я ее покормлю.

Баррич медленно поднял на нее глаза. Лицо его было бесстрастным.

— Когда ты успокоишься и захочешь подержать ее, я отдам ее тебе.

— Ты дашь ее мне сейчас! Это мой ребенок! — отрезала Молли и потянулась к младенцу, но Баррич взглядом остановил ее. Она отступила назад. — Ты пытаешься пристыдить меня? — Голос ее начинал звенеть. — Это моя дочка. Я имею право воспитывать ее так, как считаю нужным. Она совершенно не нуждается в том, чтобы ее все время держали на руках.

— Это верно, — согласился он мягко, но не сделал никакого движения, чтобы отдать ей девочку.

— Ты считаешь, что я плохая мать. Да что ты знаешь о детях, чтобы указывать мне?

Баррич встал, сделал полшага больной ногой и восстановил равновесие. Он набрал зерна, высыпал его в кипящую воду и размешал. Потом закрыл котелок плотной крышкой и слегка отодвинул его от огня, и все это — одной рукой прижимая к себе ребенка. Я видел, что он думает, отвечая ей.

— Может быть, о детях ничего. Но я знаю кое-что о маленьких существах. Жеребята, щенки, телята, поросята… Даже охотничьи кошки. Я знаю, что, если ты хочешь, чтобы они тебе доверяли, ты должен часто прикасаться к ним, пока они маленькие. Нежно, но твердо, чтобы они чувствовали твою силу.

Эта тема увлекла его. Я слышал его лекции сотни раз. Обычно они были обращены к нетерпеливым конюшенным мальчикам.

— На них нельзя кричать, нельзя делать резкие движения, которые могут показаться угрожающими. Им надо давать хорошую пищу и чистую воду, держать их в чистоте и предоставлять укрытие в плохую погоду. — Голос его стал низким, когда он добавил: — И на них нельзя срывать плохое настроение и путать наказание с дисциплиной.

Молли, казалось, была потрясена его словами.

— Но дисциплина происходит из наказаний. Ребенок учится дисциплине, когда его наказывают за дурные поступки.

Баррич покачал головой.

— Я бы хотел наказать того человека, который вбил это в тебя. — И я узнал наконец голос прежнего Баррича. — Чему ты научилась от отца, который срывал на тебе свою злость? — требовательно спросил он. — Что проявлять нежность к собственному ребенку — это слабость? Что сдаться и подержать своего ребенка на руках, когда он плачет, потому что хочет к тебе, не подобает взрослому?

— Я не хочу говорить о моем отце, — резко заявила Молли, но в ее голосе была неуверенность.

Она потянулась к девочке, как малыш, который хватает свою любимую игрушку, и Баррич позволил ей взять младенца. Молли села у очага и расстегнула блузку. Ребенок жадно схватил грудь и немедленно замолчал. Некоторое время слышно было только, как бормочет ветер снаружи, бурлит котелок с кашей и трещат дрова в камине.

— Ты не всегда был терпелив с Фитцем, когда он был маленький, — с упреком пробормотала Молли.

Баррич фыркнул:

— Не думаю, что кто-нибудь мог бы постоянно сохранять спокойствие с этим парнем. Когда мне его дали, ему было пять или шесть и я ничего не знал о нем. Я был молодым человеком, и у меня была масса других интересов. Можно на время поставить в загон жеребца или привязать собаку. С ребенком дело другое. Ты ни на мгновение не можешь забыть о его существовании. — Он беспомощно пожал плечами. — Не успел я оглянуться, а он уже стал центром моей жизни. — Странная пауза. — Потом они забрали его у меня, а я им позволил… А теперь он умер.

Молчание. Мне отчаянно хотелось дотянуться до них обоих, сказать им, что я жив. Я мог слышать их, я мог видеть их, но ничего не мог сказать им. Как буйный ветер снаружи, я ревел и бился об их стены, но ничего не добился.

— Что я буду делать? Что с нами будет? — внезапно спросила Молли, ни к кому не обращаясь. Отчаяние в ее голосе разрывало мне сердце. — Вот с чем я осталась. Без мужа, с ребенком на руках, и никакой возможности идти своей дорогой в этом мире. Все, что я припасла, пропало. — Она посмотрела на Баррича. — Я была такой дурой! Я всегда верила, что он найдет меня и женится на мне. Но он этого не сделал. А теперь и не сделает. — Она начала раскачиваться, прижимая к груди ребенка. Слезы струились по ее щекам. — Не думай, что я не слышала этого старика сегодня. Того, который сказал, что видел меня в Баккипе и что я шлюха бастарда-колдуна. Сколько понадобится времени, чтобы об этом узнало все Рыбное Место? Я не смею больше ходить в город. Я не могу смотреть людям в глаза.