Тринадцать полнолуний

— Правоту не всегда надо доказывать кулаками, есть цивилизованные методы. Вы одна семья и должны учится находить более достойные званию военного способы. Всегда есть выбор, но сейчас вы сделали неверный, — а про себя подумал: «А если нет выбора, нужна смелость, у этого мальца она есть».

— Если в семье находятся уроды, подобные Вышневскому, то это не семья, а сборище негодяев, — громко ответил Генри.

— Вы забываетесь, юноша и будете подвергнуты наказанию, двадцать пять ударов розгами, семь суток ареста, на хлеб и воду, выполнять, — строго сказал поручик.

— Слушаюсь, — резкий кивок и Генри пошёл в казарму.

Было устроено показательное наказание розгами. Весь младший состав училища был построен на плацу. Надо отдать должное терпеливости кадета Яровского. Он с честью выдержал удары розгами, не вскрикнул, не всхлипнул ни разу. Молча, с поднятой головой, в сопровождении двух офицеров, ушёл к зданию, где находился карцер. Мальчишки переглядывались, кто с жалостью, но большинство, с восхищением от того, с каким достоинством держался Генри, даже под розгами не сознавшийся о причинах драки. Младшие офицеры, со слов Скальского, были в курсе событий, и внутренне тоже рукоплескали мальчугану за его смелость и отвагу. Кадет Вышневский многим стоял поперёк горла своей наглостью и безнаказанностью изза положения отца. А сам Стас, сначала ликовал, а потом впал в отчаяние, прекрасно осознавая то, что из-за Генри, его авторитет и репутация лидера сильно пошатнулись. И судя по изменившемуся отношению к нему, он растеряет половину своих вассалов.

Но был ещё один человек, который наблюдал за происходящим со стороны. В окне здания, где размещался старший состав воспитанников, смотрел на плац Людвиг Юшкевич. Да-да, тот самый Юшкевич, который родился шестимесячным при помощи доктора Баровского. Сейчас это был юноша, двадцати лет. Его отец, князь Юшкевич, как вы помните, был удачливым дипломатом. Учитывая его положение, нет ничего удивительного, что сына он отдал учиться именно сюда. Этот кадетский корпус завоевал славу приличного учебного заведения. Из его стен вышло много достойных военных, отмеченных в последствии за заслуги перед отечеством весьма престижными наградами.

Так вот. Людвиг наблюдал за происходящим из окна. «Ну, надо же, каков смельчак! Поразительно! Боюсь, что этот маленький негодяй доставит мне хлопот. Ну, ничего, посмотрим, посмотрим». Надо отметить, Людвиг Юшкевич слыл среди сокурсников странно загадочным субъектом. Науки ему давались легко, он был отличником по всем предметам. Худощавый, с тонкими чертами лица, с виду он не отличался особой физической силой. Но взгляд его карих, почти чёрных, глубоко посаженных глаз, останавливал любые попытки физического насилия, направленные на него в первые годы учёбы. Он находил такие слова, которые приводили в трепет самых отъявленных драчунов. За всё время обучения не приобрёл друзей, держался особняком. Да собственно в друзья к нему никто и не набивался. От него исходила какая-то скрытая угроза. Сокурсники чувствовали это, и обходили его стороной. Никто не мог определить свои чувства по отношению к нему, не то уважение, не то страх перед его неизвестной силой. Те, кто был сильными личностями, просто избегали с ним каких-либо контактов. А слабых он подавлял морально и они боялись его. Вот таким вырос мальчик, чьё рождение сопровождалось странными обстоятельствами.

Но вернёмся к нашему маленькому арестанту. Генри был препровождён в карцер и заперт. Окно этого холодного, сырого помещения выходило на задний двор корпуса. С утра до самого вечера Генри ходил из угла в угол и думал о том, как ему удалось выдержать столь страшное наказание, как розги. Больно физически было ребёнку, но душа его ликовала от осознания — он с честью выдержал всё. Ещё большую радость доставлял ему тот факт, он, наконец-то, смог перебороть своё страх и противостоять самому сильному противнику. «Только так, а не иначе, только так! Интересно, что бы сказал отец, узнай он всё это?» думал мальчик.

Солнце село, и вечерние сумерки наполнили карцер призрачным светом. Ему принесли маленькую свечу, что бы при свете её крошечного пламени, он мог съесть свой нехитрый ужин. Но впечатления дня были настолько сильны, кушать совсем не хотелось. Он отломил кусочек хлеба, пожевал, запил глотком воды. Тихий стук в окно карцера прервал его. «Странно, кто же это смог дотянуться сюда, ведь окно высоко над землёй?» подумал Генри. Найдя маленький выступ на гладкой стене, он ухватился за подоконник и подтянулся на руках. Со стороны улицы, прижав лицо к стеклу, на него смотрел Влад Загорвович, самый младший из курса. Это был маленький, болезненный, вечно хныкающий ребёнок из знатного, но обанкротившегося рода барона Загорвовича. Финансовый крах подкосил, когда-то влиятельного и очень богатого барона. Он спился, многочисленная семья влачила жалкое существование. Но оставались старые связи. Однажды, он призвал к себе маленького сына, и, проливая пьяные слёзы, посетовал на свою неудавшуюся жизнь. Мальчик слушал его и не понимал, что случилось с отцом. Почему этот сильный, всегда весёлый раньше и очень решительный человек, стал таким слабым и безвольным? А отец тем временем продолжал, что желает сыну лучшей доли и не видит другого выхода, как отдать его на обучение в кадеты. Мальчик плакал, что не хочет быть военным и видит себя совершенно не готовым к службе, не хочет жить вдали от дома среди незнакомых людей, что ему страшно. Барон, налив себе полный хрустальный стакан, единственный оставшийся от большого сервиза венецианского стекла, гордости коллекции покойной баронессы, выпил содержимое, и быть может первый раз за долгое время, проявил былую решительность и твёрдость. Сказал, что это решено и обсуждению не подлежит, и выпроводил сына из своего кабинета.

— Мужская этика, это единственное, что мужчина может унести с собой в могилу, — донеслись слова отца из-за прикрытой двери.

Так Влад Загорвович оказался в чуждой его внутреннему состоянию среде военных. Он был слаб духовно и физически, поэтому никто из кадетов курса вообще не обращал на него внимания. Он ни кому не был интересен и его, просто, не замечали. Генри был сильно удивлён, увидев в окне столь не приметного по всем статьям, и больше того, трусливого мальчика.

— Влад? Что ты тут делаешь? Ведь уже отбой! Как ты смог пробраться сюда и подняться к окну?

— Я сбежал из спального корпуса, нашёл здесь камень, подкатил к стене и подтянулся, — Влад отвечал ему, с трудом выговаривая слова, ведь висеть на руках такому слабенькому, как он, было очень трудно.

— Что привело тебя сюда? Как же ты смелости набрался? — Генри был поражён такому отважному поступку.

— Я и сам удивляюсь. Но не смог уснуть и решился. Я пришёл выразить тебе своё восхищение. Ведь я всё видел, как вы дрались, как ты повалил Стаса. А потом, когда тебя били розгами, ты даже не заплакал. Я бы так не смог. Ты очень сильный и смелый.

— Ерунда, это оказалось не так уж и сложно, главное поверить в себя, преодолеть слабость и трусость. Я понял это. Теперь я чувствую в себе такую силу духа, что никому не позволю помыкать мной, — твёрдо сказал Генри.

— Как я завидую тебе, твоей храбрости. Я никогда не стану таким, — с горечью в голосе сказал Влад и перехватил руки, — хочу попросить тебя, можно, пока ты будешь здесь, взаперти, я буду приходить и разговаривать с тобой, может, это поможет мне стать таким же сильным и отважным, как ты.

— Конечно, приходи. Но мне кажется, что, придя сегодня сюда тайно, ты уже сделал первый смелый поступок. Я так удивлён этому.

Генри тоже устал висеть на прутьях решётки, но прервать беседу не решался. Он внутренним чутьём почувствовал, этот мальчик, именно сейчас, очень нуждается в моральной поддержке. А произошедшее сегодня с самим Генри, перевернуло что-то и в его душе. Он понимал шаткость своего триумфа, но что-то ему подсказывало, с сегодняшнего дня он вправе взять на себя ответственность за кого-то ещё, кроме себя.

Влад стал приходить к Генри каждую ночь. Владу удалось найти более мобильную подставку под ноги. Теперь он мог приносить её с собой, а потом забирать и прятать в укромном уголке. Генри, исследовав стену, нашёл ещё три выступа и теперь забирался на подоконник. Часами мальчишки говорили обо всём, что происходило в училище. Влад рассказывал, что Стас не успокоился, грозил поквитаться с Генри за позор. Генри только усмехался, и уверял Влада, что нисколечко не боится Вышневского, и готов дать ему отпор. И ещё о многом нашлось поговорить двум товарищам. А то, что они стали товарищами, никто из них не сомневался.