Тринадцать заколдованных котов. Сказки и легенды Британских островов

Она снова и снова пела эту песню, и сердце у нее разрывалось, но он ничего не слышал и даже не шевелился, потому что выпил сонное зелье старой прачки.

На другой день принцесса разломила грушу в надежде, что она поможет ей лучше, чем помогло яблоко. Но в груше она опять нашла только самоцветы, правда, еще более крупные, чем те, что были в яблоке. Делать нечего. Пришлось ей отнести и эти самоцветы старой прачке.

— Отложи свадьбу еще на один день, — попросила принцесса старуху, — а мне позволь просидеть и эту ночь в спальне Черного Рыцаря.

Прачка согласилась. «Эдак я разбогатею быстро», — подумала она и заперла самоцветы в сундук.

Но все было напрасно! Принцесса всю ночь сидела у ложа Черного Рыцаря и, с нежностью глядя на него, пела:

Семь долгих лет я служила ради тебя, На стеклянную гору всходила ради тебя И белый твой плащ отмыла ради тебя, Что же ты не проснешься, не поглядишь на меня? —

а он лежал неподвижный, как камень, и ничего не слышал.

Наутро принцесса уже почти потеряла надежду. «У меня осталась только слива, и уж если она не поможет, так ничто мне не поможет», — думала она. Дрожащими пальцами она разломила сливу и нашла в ней самоцветы, еще более редкие и ценные, чем те, что были в яблоке и груше. Принцесса побежала к прачке и высыпала ей самоцветы на колени.

— Бери! — сказала она. — Только отложи свадьбу еще на один день и позволь мне посидеть в спальне принца еще одну ночь.

Прачка, хоть и очень удивленная, опять согласилась.

А Черному Рыцарю уже надоело ждать свадьбы, и в тот день он поехал на охоту вместе со своими слугами. По дороге слуги стали говорить между собой о том, что их так поразило в прошлые две ночи. Наконец один старик охотник подъехал к Черному Рыцарю и сказал:

— Господин мой, нам очень хотелось бы знать, кто это всю ночь так чудесно поет в твоей спальне?

— Кто поет? — повторил принц Норроуэйский. — Да никто не поет! В спальне моей тихо, как в могиле, а сам я, с тех пор как поселился в этом доме, сплю как убитый и даже во сне ничего не вижу.

Старый охотник покачал головой.

— Нынче вечером, господин мой, — сказал он, — не пей того напитка, что подает тебе прачка. Тогда и ты услышишь то, что слышали все прочие.

В другое время Черный Рыцарь лишь посмеялся бы над такими бреднями, но в этот день слова старика запали ему в душу, и он послушался совета.

И вот настал вечер. Старуха прачка опять что-то подмешала в чашку эля и принесла сонное зелье Черному Рыцарю. Но он только чуть пригубил и сказал, что питье недостаточно сладко. Старуха пошла в кухню за медом, чтобы подсластить эль. А Черный Рыцарь в это время быстро встал с постели и вылил питье в окошко. Когда же старуха вернулась, он сказал, что уже выпил всю чашку.

И в ту ночь он не заснул. Он услышал, как принцесса вошла в спальню и как она запела свою жалобную песню:

Семь долгих лет я служила ради тебя, На стеклянную гору всходила ради тебя И белый твой плащ отмыла ради тебя, Что же ты не проснешься, не поглядишь на меня?

А когда услышал, вспомнил все. Он вскочил, обнял и поцеловал принцессу и попросил ее рассказать про все, что с нею приключилось с тех пор, как они расстались. Принцесса рассказала, и тогда принц так рассердился на старуху прачку и ее обманщицу-дочь, что выгнал их из своих владений. Потом он женился на принцессе, и они всю жизнь жили счастливо.

ЗАВОРОЖЕННЫЙ ПУДИНГ Ирландская сказка

Молли Роу Раферти была отпрыском — имеется в виду дочерью — того самого старика Джека Раферти, который прославился тем, что всегда носил шляпу только на голове, а не наоборот. Да и вся семейка его была со странностями, что уж верно, то верно. Так все считали, кто знал их хорошенько. Говорили даже, — хотя ручаться, что это истинная правда, я не стану, чтоб не соврать вам, — будто, если они не надевали башмаков или, там, сапог, то ходили разутые. Правда, впоследствии я слышал, что, может, это и не совсем так, а потому, чтобы зря не оговаривать их, лучше не будем даже вспоминать об этом.

Да, так, значит, у Джека Раферти, было два отпрыска, Пэдди и Молли. Ну, чего вы все смеетесь? Я имею в виду сына и дочь. Все соседи так всегда и считали, что они брат с сестрой, а правда это или нет, кто их знает, сами уж понимаете; так что с Божьей помощью и говорить нам тут не о чем.

Мало ли какие еще безобразия про них рассказывали, даже и повторять тошно. Вот будто и старый Джек и Пэдди, когда ходят, сначала одной ногой шагают вперед, а потом уж только другой, все не как у людей.

А про Молли Роу говорили, что у нее престранная привычка, когда спит, закрывать глаза. Если это и в самом деле так, тем хуже для нее, ведь даже ребенку ясно, что когда закроешь глаза, то ничего ровным счетом не видно.

В общем-то, Молли Роу была девушка что надо: здоровая, рослая, упитанная, а миленькая головка ее горела словно огонь — это из-за огненно-рыжих волос. Потому ее и прозвали Молли Роу, то есть Рыжая. Руки и шея у нее по цвету не уступали волосам. А такого премиленького приплюснутого и красного носа вы уж наверное ни у кого не встречали. Да и кулаки — ведь Бог наградил ее еще и кулаками — очень сильно смахивали на большущие брюквы, покрасневшие на солнце.

И — чтобы уж до конца говорить только правду — по нраву она была тоже огонь, как и ее голова, и ничего в этом удивительного нет, ну, горячая, так ведь кто не испытал на себе сердечной теплоты всех Раферти? А так как Бог ничего не дает напрасно, то здоровые и красные кулачищи Молли, — если только все, что мы сказали о них, была правда, — служили ей не для украшения, а для дела. Во всяком случае, имея в виду ее бойкий характер, можно было не опасаться, что они изнежатся от безделья, и на это уж имелись верные подтверждения.

Ко всему, она еще и косила на один глаз, правда в некотором роде это даже шло ей. Но ее будущему бедняге мужу, когда бы она завела его, следовало бы на всякий случай вбить себе в голову, что она видит все даже за углом и уж, конечно, раскроет все его темные делишки. Хотя ручаться, что это именно потому, что она косая, я не стану, чтоб не соврать вам.

Ну вот, и с Божьего благословения Молли Роу влюбилась. Так случилось, что по соседству с нею жил врожденный бродяга по прозвищу Гнус Джилспи, который страдал даже еще большей красотой, чем она сама. Гнус, да хранит нас Всевышний, был, что называется, проклятым пресвитерианцем и не желал признавать сочельника, — вот нечестивец-то, — разве что только, как говорится, по старому стилю.