Тринадцатая Ева
Шрифт:
Она поднесла нож к одной из ран на животе несчастной, пытаясь сравнить, оставлена ли эта рана именно этим ножом. Однако она ведь не эксперт! Но ей требовалась правда!
А если правда заключается в том, что она – убийца? Только зачем ей убивать эту блондинку? Вот именно – незачем! Она ее никогда в глаза-то не видела.
Точно не видела? Она ведь не помнит ни своего имени, ни людей, которых когда-то знала. Как она тогда может столь безапелляционно утверждать, что не знает этой блондинки?
Точнее, не
Она подносила лезвие ножа то к одной ране, то к другой. Нет, это глупое занятие, эксперты ведь это не так делают, а как-то по-другому. Только вот как?
Это навело ее на мысль о том, что надо обратиться к этим самым экспертам. Но к кому обращаются, если находят мертвое, испещренное глубокими ранами тело?
В полицию… Это всплыло из глубин ее подсознания само по себе. Да, именно в полицию! Хорошо бы, если и прочие воспоминания столь же легко вернулись к ней. Хотя она где-то читала, что они возвращаются не тогда, когда ты пытаешься искусственно заставить их вернуться, а спонтанно, в самый неожиданный момент…
Когда-то читала? Или, быть может, слышала в какой-то программе? Да нет же, это говорил ей этот тип в белом халате…
Тип в белом халате… В голове что-то в буквальном смысле зашевелилось, казалось, еще одно крошечное усилие – и она все вспомнит. Но нет, она ничего не вспомнила!
Зато нож выскользнул у нее из руки и упал на тело несчастной. Она инстинктивно схватила его – и в этот момент услышала чье-то судорожное сопение. Она подняла взгляд – и заметила стоявшее в дверном проходе чудовище. Оно было невысокое, все черное, прокрытое иголками и тяжело дышавшее.
Она закричала, отпрянула в сторону и выкинула вперед руку с зажатым в ней ножом, Чудовищ, как учили ее всю жизнь, не бывает. Однако все это оказалось ерундой, они существуют! И теперь все было ясно, совершенно ясно. Блондинку убило это чудовище, и теперь оно вернулось, чтобы лишить жизни и ее саму!
Но чудовище внезапно вдруг заверещало, вернее, заголосило, но как-то не так, как надлежит голосить чудовищу, а тоненьким дурашливым голоском, по-бабьи, истерично.
И она поняла, что никакое это не чудовище, вымазанное сажей и усеянное иголками, а человек, кажется женщина, завернутая то ли в тулуп, то ли в ватник, покрытый остатками меха или, кажется, свалявшимися, походящими на иголки клочками серо-желтой ваты.
– Помогите! – кричало чудовище, оказавшееся человеком. – Помогите, убивают!
И тут ее взгляд упал на тело несчастной блондинки.
– Да, помогите! – произнесла та, которая не могла вспомнить своего имени. – Помогите мне, пожалуйста!
Но кричащая особа ее, конечно же, не слышала. Не оставалось ничего иного, как сделать к ней шаг, но особа завопила пуще прежнего и куда-то исчезла.
Еще бы, ведь она стала свидетельницей того, как некто склонился над мертвым, окровавленным, покрытым ранами телом с ножом в руках! А затем попытался напасть на несчастную свидетельницу!
– Это все не так, как вы думаете! – крикнула она, устремляясь за странной особой. Та была уже в другом помещении, полетела на пол, видимо задев ногой о кирпич, продолжала
вопить и стенать.Она подошла к ней, протянула той руку, желая помочь, но особа зашлась в крике. Еще бы, ведь в руке у нее был зажат окровавленный нож…
Она отшвырнула нож в сторону, склонилась над несчастной, но та продолжала орать. Внезапно послышался надтреснутый мужской голос:
– Оставь ее в покое!
Она обернулась и заметила плюгавого мужичонку в треухе, который сжимал в руке ржавый металлический прут.
– Соколик, как хорошо, что ты пришел! – застонала особа, отползая в его сторону. – Она с ножом была, около трупа… Там труп! Живот весь в крови! Это она все, она!
– Так и есть, она! – заявил тип, угрожающе размахивая металлическим прутом, но с места не двигаясь. – И другие наверняка на ее совести! Теперь мы знаем, кто людей убивает! Надо ментам ее сдать, тогда и Витьку выпустят!
Кажется, эта парочка был уверена в том, что она совершила это ужасное убийство.
А могла ли она сама быть уверенной в том, что не совершала его? Быть может, она в самом деле лишила жизни эту несчастную блондинку? Но эти люди вели речь и о других убийствах. Неужели она виновата и в иных преступлениях?
– Я никого не убивала! – произнесла она. – Помогите мне!
Особа в ватнике наконец доползла до мужичка, размахивавшего прутом, и, оказавшись под его защитой, заголосила:
– Не верь ей, соколик, не верь! Я сама видела, как она мертвой тетке в живот ножик всаживала! И взгляд у нее был такой безумный, и пена у рта! И рычала при этом, как собака бешеная! Она это, кто же еще, именно что она!
И откуда эта особа могла все видеть, если рассматривала труп всего пару мгновений? Конечно, у страха глаза велики, но самое ужасное, что этой особе ведь поверят! И дело было не в пене у рта и в том, что она якобы рычала, а в том, что обладательница ватника видела, как она якобы всаживала блондинке в живот нож.
То есть убивала ее!
– Вы должны мне поверить, я никого не убивала… – произнесла она и осеклась, потому что никто ей верить, конечно же, не намеревался. Эти люди были уверены в том, что она убийца. А обладательница ватника горела желанием дать показания, не оставляющие сомнений в том, что она стала свидетельницей убийства.
– Не подходи! – заверещал мужичок. – Я ведь в гневе ужас какой страшный и сильный! Зашибу вусмерть!
– Так, соколик, зашиби ее! Потому что это она людей убивает! Она! – вторила ему особа в ватнике. – Менты, поганцы, теперь поймут, что мы ничего не сочиняли. И что Витюшенька мой ни в чем не виноват!
Она не понимала, о чем говорят эти двое, однако, кажется, речь шла даже не об одном, а о нескольких убийствах.
Нескольких убийствах? Но ведь она не совершала ни одного из них! Или все же совершала?
– Этот нож… Я не знаю, как он оказался у меня в руке… – начала она, решила для чего-то отыскать нож и показать его этим людям, чем вызвала у них припадок. Мужичок швырнул в нее свой прут, который, впрочем, ударился о стену. Особа в ватнике забросала осколками кирпичей, а затем парочка ретировалась, опасаясь, что она бросится им вдогонку и растерзает.