Тринадцатая рота (Часть 2)

Сидя на ступеньках широкой мраморной лестницы, ведущей в белый особняк, он бойко отдавал распоряжения немецким солдатам, сгружающим с машин обитые жестью ящики, сундуки и старую, как сам хозяин, мебель.

– Айн, цвай - это сюда.

– Драй, фир - это туда, - указывал он ореховой палкой.

– Фюнф - левое крыло.

– Зекс - правое.

Волович вынырнул к барону Грюнтеру-Брюнтеру из-под шкафа, который помогал взвалить на спину двум грузчикам-солдатам.

– Господин барон! Имею честь к вам обратиться!
– сказал он, вскинув два пальца к цилиндру.

Грюнтер-Брюнтер потряс палкой перед лицом Воловича:

– Как обращаешься, быдло? Где поклон до пояса?

– Рад бы, господин барон, но - увы!
– не могу.

– Почему это не можешь, несчастный холоп? Волович вскинул два пальца к цилиндру:

– Смею доложить вам, я проглотил кол.

– Что мне кол! Кол тоже гнется.

– Он бетонный, ясновельможный барон. Барон взметнул на лоб белые брови:

– О-о! Да ты, оказывается, остряк. Я чертовски люблю таких, потому что в молодости сам был острее бритвы, только вот не помню какой? Не то Брюмера, не то Рюмера.

– Я не придирчив, господин барон. Можете и соврать. Грюнтер-Брюнтер окинул изучающим взглядом человека в кожаной куртке и, еще пуще заинтересовавшись им,

сказал:

– Ты так смело говоришь, будто бы пришел мне помочь.

– Как в лужу смотрели, барон. Всю жизнь об этом мечтал. Даже во сне этим грезил. Бывало, качает мама в люльке, а я лежу и думаю: "Как бы мне помочь старому барону?"

Грюнтер-Брюнтер похлопал пришельца концом палки по плечу:

– Ты молодец. Хвалю, айн, цвай, драй. С тех пор как я снова здесь, ни один мерзавец не появился, не захотел мне помочь. Все попрятались, как куры от коршуна, а ты вот пришел. Не из Смоленска ли ты, из того, как его?.. Вспомнил. Из благотворительного единения по оказанию помощи фюреру? Я туда, айн, цвай, драй... не помню сколько заявок посылал.

– В вашем возрасте такая проницательность поразительна, - ответил Волович.
– Я действительно из БЕИПСА, то есть "Благотворительного единения искренней помощи сражающемуся Адольфу".

– Очень рад тебя видеть. Ты пришел очень кстати. У меня, айн, цвай, драй, так много всяких дел. Барон Грюнтер-Брюнтер не останется в долгу. Будешь честно мне служить - получишь крест.

– Какой, господин барон?

– Что значит какой? Железный крест с листьями и без листьев.

– Железный? Это еще ничего. Это подходяще, а то мне показалось деревянный.

– Не беспокойся, обмана не будет. Барон Грюнтер-Брюнтер никого еще, кроме людей, не обманывал.

– Рад познакомиться с такой личностью.

– Не радуйся, потому что ты мне пока не шурин и я тебя еще не принял на работу, айн, цвай, драй...

– Воля ваша, барон. БЕИПСА своих услуг никому не навязывает. Откажете - к другому фону барону пойду. Их понаехало!..
– Волович, поклонясь, уже наверняка зная, что старый пень не отпустит его, повернул к воротам.

– Постой, не уходи!
– крикнул барон.
– Беру тебя, только вначале дай мне ответ на айн, цвай вопросы.

– Хоть на сто.

– Только на два. Во-первых, любишь ли ты, - барон указал палкой на восток, - ту, Советскую власть, ибо если ты любишь ее, я не только не возьму на работу, но и могу куда-нибудь вздернуть.

Волович постучал пальцем по левой стороне груди:

– У меня эта Советская власть вот тут сидит.

– Ах, быдло! Значит, она у тебя в сердце сидит?

– В каком сердце? Образумьтесь, господин барон. Да здесь же у меня печенка.

Грюнтер-Брюнтер пощупал свой живот:

– А почему у меня печенка справа, а сердце - слева?

– Я, господин барон, с детства урод.

– Ах, вот оно. Тогда пардон. Второй вам вопрос. Что ты можешь делать, коль тебя ко мне прислали?

– Все, ясновельможный барон. Могу даже собаку вам сжарить. Как зайца съедите!

– Ты сущая находка, - похвалил барон, - такие люди мне, айн, цвай, драй, очень нужны. Я зачислю тебя и сию же минуту ознакомлю с твоей первой работой, айн, цвай, драй и тому подобное.

Кряхтя и охая, хватаясь то за сердце, то за поясницу, опираясь на палку, барон с трудом встал, прихромал к куче сваленных на снег портретов Гитлера.

– Это последнее и самое свежее фото мной обожаемого фюрера, - указал палкой на портреты барон.
– Нынче же повесить эти фотографии на всех домах, амбарах, воротах моего имения. Пусть все население знает своего освободителя.

– Слушаюсь, господин барон! Он будет непременно повешен.

Барон нацелил палку в грудь Воловича:

– Ты что сказал?

– Я сказал, что он будет непременно повешен.

– Кто он? Говори?!

– Портрет. Портрет фюрера.

– Ах, да. Ты прав. Портрет иначе не назовешь.

– Вот именно, - сказал Волович.
– Не назовешь. Повесить Гитлера я почту за честь, но вы, господин барон, вызывали представителя БЕИПСА, как известно, не за этим. В вашей заявке содержалась просьба собрать налог с населения.

– О, айн, цвай, драй! Налог главное. Без налога я задохнусь, как рыба.

– Давно бы пора.

– Что пора? Кому пора?

– Собрать налог пора.

– То-то же. Смотри у меня! Иначе вздерну. Не пикнешь, айн, цвай, драй. Я еще жениться буду.
– И добавил: - Когда налог соберу.

– На ком жениться?

– Что значит "на ком"? Не женюсь же я на телеграфном столбе или корове. Только, айн, цвай, драй, на красавице. Кстати, когда будешь собирать налог, присматривайся: нет ли там подходящей девицы. Озолочу.

– У вас есть золото?

– Было, но за тридцать лет эмиграции страшно издержался.

Волович, принимавший барона с отвращением, как земляную жабу, теперь присмотрелся к нему. Да, пришелец с закордонья в самом деле издержался почти до нитки. На плечах у него висело истлевшее, изъеденное молью и временем, пропахшее нафталином и прахом пальто. Да и сам хозяин отдавал чем-то тем же. Ему оставалось только сложить руки и закрыть пятаком глаза, а он, поди ты, приехал собирать налоги, жениться, пороть розгами, вешать... О бог! Где же твоя справедливость? Безвинных детей ты кладешь в гроб, а эту старую проклятущую мразь держишь на земле.

– Какие налоги вы намерены собрать?
– спросил после короткого раздумья Волович.

– Сущую малость, - поднял палец барон.
– Я слишком добр, гуманен. Я беру всего-навсего за скот, птицу, строения, сады, огороды, за землю, воду, за кошек, собак и, айн, цвай, драй, кое-что еще.

Пройденные от парадного подъезда до летней беседки метров тридцать утомили старого петлюровца. Он сел на портреты Гитлера, отогнул воротник пальто, и тут Волович увидел на морщинистой, как полотно сита, шее его давнишний, схваченный швами рубец, уходящий от уха к плечу. Некогда молодого петлюровца рубил, видать, молоденький, малоопытный, а может, недюжий на руку красноармеец. Ускакал вражина, унес недорубленную голову змеи. Жаль. Не ползать бы ей теперь, не брызгать ядовитой слюной. Но ничего, расквитаемся.