Тринадцатая рота (Часть 2)

– Без острот, - оборвал строгий милиционер.
– Следуйте за мной.

Гуляйбабка, отдав честь оставшемуся у столика матросу, нырнул в боковую дверь вслед за милиционером. Дверь ввела в узкий "коридор" старинной, давно заброшенной канализации. Если б не электрическое освещение, здесь бы и шагу не сделать впотьмах. Всюду торчали концы труб, проволоки, под ногами валялись бревна, кирпичи...

– Куда мы идем?
– спросил Гуляйбабка, прыгая с камня на камень.
– Не к бесу ли в гости?

– Не торопитесь с выводом. Потерпите.

– Терплю.

Терпеть подземное "бездорожье" пришлось недолго. Пройдя еще несколько сот метров по канализационной трубе и свернув в одно отводное колено, затем в другое, милиционер провел Гуляйбабку по узкой железной лесенке вверх и ввел в просторное подвальное помещение, ярко освещенное трехрогой медной люстрой, тяжело свисающей с бетонного овального потолка. Жилым уютом и служебной строгостью дышал этот подземный, затерянный где-то под домами Смоленска, уголок. Стучала машинка, шипел чайник, мирно тикали на стенке часы. По ковровой дорожке от порога до двери, обитой синим дерматином, прохаживался, посматривая на миловидную девчонку-машинистку, молоденький милиционер. Тут не чувствовалось войны. Тут, в чьей-то подпольной приемной царил покой и мир. О страшной военной грозе, громыхавшей там, наверху, говорили только плакат, взывавший к оружию, и противогаз на столе машинистки.

– Разденьтесь и обождите, - приказал милиционер-провожатый и, указав на вешалку и кресло, прошел в дверь, обитую дерматином. Через минуту он вернулся и пригласил: - Пройдите.

Гуляйбабка вошел в кабинет, и ему сразу бросился в глаза Т-образный стол, застланный красным полотном, и люди, сидящие за ним, - гражданские и военные. Один из них, бледный, худощавый, в толстовке военного покроя, тот, что сидел в конце стола, встал:

– Товарищ Бабкин, здравствуйте! Проходите к столу, садитесь.

– Во-первых, я не товарищ Бабкин, а господин Гуляйбабка, - ответил старшина.
– А во-вторых, прошу сказать мне, где я нахожусь и с кем имею честь разговаривать?

– То, что вы теперь уже стали не Бабкин, а Гуляйбабкой - мы, пожалуй, учтем. Как, товарищи, учтем?

– Учесть! Конечно. В целях конспирации, - отозвались сидящие за столом.

– А вот насчет господина, - продолжал человек в толстовке, - принять не можем. Вы наш земляк, член партии. А в партии, как сами понимаете, нет господ. Поэтому в этих стенах мы будем называть вас товарищ. Итак, товарищ Гуляйбабка, вы находитесь в Смоленском обкоме партии. Разумеется, в подпольном обкоме. Я секретарь обкома, а это, - он повел рукой, - члены бюро.

– Товарищи! Дорогие!!
– шагнул с протянутыми руками к столу Гуляйбабка. Здравствуйте! Я искал вас, пытался связаться, но ниточка связи оказалась оборванной, и я был вынужден действовать один, в одиночку...

– Знаем. Все знаем, товарищ Гуляйбабка. Держали вас, как говорят, на прицеле, но все никак поймать не могли. Только вот сегодня повезло. Черноморские моряки помогли. Как они вас, культурненько или проявили грубость?

– Отличная работа, - похвалил Гуляйбабка.
– И маузер выхватить не успел, как был задержан и скручен. Но, позвольте, зачем вы меня?

– А вот об этом вы сейчас и узнаете, - сказал секретарь обкома, вынимая из стола папку с надписью "Персональное дело".
– Так вот, товарищ Гуляйбабка. Бюро обкома партии решило привлечь вас к партийной ответственности...

– Меня? К партответственности? За что?

– Не торопитесь. Сядьте. Сейчас все узнаете. Секретарь обкома указал Гуляйбабке на стул и, подождав, пока он сядет, обратился к человеку в ватнике, в котором Гуляйбабка не без труда узнал "курсанта" из роты полицаев, мерзнущей на смоленской высоте.

– Прошу вас, товарищ Сычев. Изложите суть дела, и, пожалуйста, покороче. Мы не можем держать гостя ни ми-нуты лишней.

– Понятно, - ответил Сычев.
– Излагаю. Член партии товарищ Бабкин Иван Алексеевич прибыл на Смоленщину из полесских лесов со специальным заданием. Задание вам всем известно, и я его излагать не буду. Скажу, что, не имея связи с нами, он должен был работать в стане врага особенно осторожно и осмотрительно, однако, как мной установлено, товарищ Гуляйбабка пренебрег партизанскими правилами и стал действовать грубо, несдержанно и неосмотрительно.

– Факты. Приведите факты, - потребовал один из членов бюро.

– Факты. Вот вам и факты. Первое. В лавке керосина и дегтя при всей публике дал в зубы лавочнику Подпругину. В "Бюро свадеб и похорон" вывесил над головами посетителей - старост и полицаев - транспарант "Смерть сукиным сынам!". В школе полицаев прочитал такую лекцию, что в ту же ночь девять полицаев-курсантов сбежали. И наконец, знаменитая высота, на которой Гуляйбабка несколько человек заморозил насмерть, а остальных продолжает домораживать.

– Недурно, но опасно, - сказал, хмурясь, секретарь обкома.

– Конечно же опасно, - подтвердил докладывающий.
– Опасней и быть не может. Поверьте мне, как человеку, пролежавшему ночь на той продутой насквозь высоте. Еще три-четыре часа, и от "роты" полицаев ничего не останется. Гестапо ухватится за это. И тогда Гуляйбабке не помогут ни Железный крест, ни симпатии генерала. Он погубит людей...

– Каких людей? Кого вы за людей считаете?
– гневно сверкнув глазами, спросил Гуляйбабка.

– Я имею в виду, разумеется, не полицаев, а ваших товарищей из БЕИПСА. Они надеются на вас, товарищ Гуляйбабка. Они верят в вашу изворотливость и хитрость, но вы, уважаемый земляк, я скажу прямо и откровенно, зарвались, заигрались и потеряли чувство меры. Вы что, считаете фашистов дурачками? Простачками? Извините, но эти ваши думки пагубно ошибочны. Враг коварен и жесток. Враг умен и хитер. Вы должны были постоянно помнить об этом, а вы это забыли. Да и что тут долго говорить. Я вношу предложение объявить товарищу Бабкину строгий выговор.

Гуляйбабку прошиб пот. В голове тяжелым молотом застучало: "Строгий выговор, строгий выговор, строгий выговор. За что? За что? За что?.." И как бы в ответ на эти вопросы уже другой член бюро говорил:

– Я также считаю, что наш земляк заигрался и подзазнался. Уж не думает ли он, в самом деле, что немцы глупцы? А может, ему голову вскружил Железный крест? Нацепил на грудь оловянную побрякушку и думает, что это надежное прикрытие от всех провалов и бед. Но это же чепуха, чепуха на постном масле. Гестаповцы в любую минуту сорвут эту побрякушку и разнесут, не соберешь костей.