Тринадцатый апостол

Хаггаи Бен Ашер ожидал у фонтана во внутреннем дворике, отдав предпочтение одиночеству. Крик первенца принес ему желанное облегчение. Ребенок жив. Сегодня родился сын дома Ашеров, его имя, с благословения Господа, будет Миха.

Больше двух десятилетий они с супругой в огромных количествах прилежно глотали настойки с бальзамами, рекомендованные им целителями, но беременность не наступала. Вполне осведомленный, что еврею запрещено, а что нет, он уже начал помышлять о том, чтобы взять вторую жену для того, чтобы быть уверенным, что его наследство достанется его потомкам. Но теперь, хвала Господу, все было в порядке.

Он трудился усердно, преуспел в торговле и собрал множество золота и серебра, но до сих пор не мог возвестить о том, что не доставляло ни малейших хлопот самым невежественным из селян, о рождении сына, прекрасного красавца сына.

Находясь вне дома, среди своих друзей, Хаггаи обвинял свою жену в том, что у них нет детей, однако, будучи в одиночестве, не раз задавался вопросом, не прогневал ли он чем-нибудь Господа. Может, его страсть к стяжательству была чересчур непомерной. Но ведь подобно и деду своему, и отцу, он лишь искал гарантий тому благополучию, которое обеспечивается богатством. Поскольку и золото, и земли в эти тревожные для Иерусалима времена можно было, если понадобится, обменять на свободу, а то и на жизнь иудея. Теперь же пронзительный крик младенца наполнил его сердце радостью, и он знал, что Господь, конечно же, улыбается ему.

Некоторые считали его изменником, одним из тех, кто примирился с врагом, кто лояльно настроен по отношению к римлянам. Другим казалось, что он благоволит только к тем, кто равен ему по рождению. Третьи утверждали, что поскольку он торгует с фарисеями низшего и среднего классов, то повернулся спиной к наследию саддукеев. В действительности же ему совсем не было дела ни до одной из сект и до их бесконечных толкований закона, ниспосланного иудеям. Однажды все пойдет так, как шло на протяжении предыдущих столетий, еще до римской оккупации, когда в мире насчитывалось едва ли восемь держав, могущественнее иудейского государства. Те же самые злопыхатели тогда первыми попросят у него помощи, денег, которые он с таким трудом скопил, умоляя его употребить заработанные им богатства на спасение их недостойных жизней.

Нет, у него совсем нет времени ни на то, чтобы принимать участие в религиозных спорах, ни на то, чтобы защищать себя от нападок. Он человек практичный, а теперь уже и семейный, и он отлично знает, как далеко могут завести философствования перед мечами римлян. Да и большое количество длинных завистливых языков делали жизнь в Иерусалиме не слишком приятной. Жена уже жаловалась на то, что слуги совершенно отбились от рук, и хотя он не стал поддакивать ей, но знал, кто распускает самые глупые слухи.

Теперь все это изменится. Он перевезет своего новорожденного сына и жену в большой дом, возведенный на берегу моря невдалеке от Кумрана. Строительство столь крупного здания дома вдали от Иерусалима было достаточно необычной затеей. Друзья и домашние предостерегали его, что такое решение будет сопряжено с лишениями для жены и для сына, но Хаггаи был уверен, что деньги все им предоставят. Кроме того, он радовался своей независимости и питал надежду, что переселение подальше от осуждающих взглядов позволяет считать его выбор разумным.

Огромное поместье, которое дожидается Хаггаи с его женой и младенцем Михой, тем не менее обречено пустовать под присмотром единственного слуги до того времени, пока Цезарем Августом не будет закончена перепись и не определится сумма налога. Если бы царь Ирод не выговорил еще один год отсрочки для проведения переписи, то его сын мог бы родиться уже в новом доме. Но и без того это счастье! Вдобавок Хаггаи вынужден был признаться себе, что задержка с переездом дарит ему возможность еще год не платить ничего за обладание таким большим домом, и это само по себе тоже способно сделать человека счастливым. Да, все идет просто прекрасно. Как и должно идти. Он ведь усердно трудился ради такой жизни. И это правильно, что ему дано наслаждаться ею теперь.

В шести милях от дома Хаггаи в яслях раздался пронзительный крик другого только что родившегося младенца. Здесь не было ни служанки, чтобы помочь, ни прекрасных свивальников, в которые можно было бы завернуть дитя, не было и перспективы переселиться в большое загородное поместье, где ребенок нашел бы приют и заботу. Однако и здесь, как и в доме Хаггаи Бен Ашера», царила огромная радость из-за появления первенца, здорового, сильного, перед которым лежала вся его жизнь.

ГЛАВА 38

День десятый, позднее утро

К северо-востоку от Уэймута

Северная окружная дорога на Лондон

— Почему ты перестала читать? — спросил Гил.

— Потому что и Миха прервался, сообщив о рождении второго ребенка. Кроме того, мне нужно в туалет. Тормозни на ближайшей заправке.

Гил кивнул в знак согласия. В любом случае, они нуждались в горючем, но его беспокоило еще кое-что. Остановка даст ему возможность проверить свои подозрения. Нет нужды до того говорить ей что-либо. Да, совсем незачем, решено.

— Итак, что ты думаешь обо всем этом? — спросил он.

— Трудно сказать, — ответила она. — Мой арамейский неплох, но грубоват, а переводческие программы совсем бесполезны. Если второй ребенок окажется… Лучше скажи, что думаешь ты?

Гил поправил зеркало заднего вида и в десятый раз за довольно короткое время внимательно оглядел дорогу у них за спиной.

— Видишь ли, я полагал, что в основе текста найденного нами свитка лежит чья-то автобиография. По крайней мере, Элиас недвусмысленно намекал на то в своем дневнике. Тем не менее автор повествует о ком-то и ни слова не говорит о себе.

— Он и не собирался, — сказала Сабби.

И тоном слишком уж самодовольным, по мнению Гила; принялась выкладывать все, что знала, о причинах появления на свет текстов от третьих лиц. По всей вероятности, заявила она, история, изложенная в свитке, является все-таки автобиографической. Однако две тысячи лет назад никто и не подумал бы описывать свою жизнь от первого лица. Рассказ всегда велся как бы о ком-то. Термин «первое лицо» вообще не был известен.

— Представь себе евангелия Нового Завета. Подумай, как бы странно звучало, если бы Лука написал: «Итак, в тот день мы с Иисусом обсуждали то-то и то-то, а эта женщина подошла к нам…» В те времена все излагалось так, словно свидетелем каких-то событий был некто, а не автор, хотя тот мог лично принимать участие в них. Даже спустя тысячу лет Элиас описывал сожжение на костре своего названого брата точно в той же манере, и лишь последняя часть рассказа, где он повествует о своих чувствах, выбивается из нее. Являя собой не просто что-то необычное, а нечто совершенно неслыханное. Что могли отнести к ереси, — добавила вдруг она.

— Таким образом, вполне естественно, что автор свитка повествует о собственной жизни так, словно ее прожил кто-то другой? — спросил Гил.

— Да, но учти еще, что две тысячи лет тому назад никому ничья жизнь не казалась особенно интересной. Сама идея, что биография любого из нас достойна того, чтобы остаться в истории, является современной концепцией. Если задуматься, насколько незначительным в этом плане две тысячи лет назад представлялся себе человек, то в ту пору записать историю своей жизни да еще начертать ее на медном свитке вообще никому бы и в голову не пришло, если только…