Тринадцатый двор Глава 13

– Да что же это за трагедии такие творятся с людьми! – закричал Пшенек искренно и, как казалось, именно по делу. – За что такая неизбежность краха?

Не отвечая на его, хоть и эмоциональный, но всё же риторический вопрос, Ласкин продолжал, упорно обращаясь к одному Юре:

– Взяла бы она меня за руку, – спокойно говорил Лев Львович, – всё бы рассказала, во всём бы призналась. Я даже не дослушав, простил бы. Во всём бы доверился. В крайнем случае, дёрнув за стоп-кран. Сошли бы с поезда и дошли до Симферополя пешком. Да чего бы только ни сделали. Но вот эта харя «добродушная», тень далёкого прошлого, карикатура на человека из тридцатых-пятидесятых. Такие люди никогда мне не попадались. Я видел их только в старом кино. Он взял и погубил меня. Душу мою, как промокашку в грязи своей вымазал, и я впитал эту грязь, не смог отстраниться. И остался с этой грязью навсегда. Уже и не помню, как те два часа пролетели. Как мы добрались до Симферополя. Помню это состояние беспомощности. Словно ты – инвалид без рук, без ног. Обгадился и лежишь во всём этом, а люди ходят мимо и смеются. Холодный, циничный рассудок всё готов оправдать. Дорога, обстоятельства. Но как это с чувствами примирить? И она все эти мысли мои, до самой последней, без слов поняла, прочувствовала. И так мне её стало жалко. Рука непроизвольно потянулась, чтобы погладить, успокоить. А она как рявкнет: «Убери!». И произнесла это так, как говорят жёны мужьям, с которыми лет десять прожили. Которых считают виноватыми в том, что с ними произошло. Никто из моих товарищей-попутчиков всей этой драматургии наших чувств не понял, не услышал. Даже её подруга существовала на своей частоте. Только я и она. Мы с ней за эти два часа огромную, долгую жизнь прожили. Семейную жизнь. От симпатии к влюбленности. От влюбленности к любви. От любви к предательству. От предательства к страданию, состраданию, прощению и прощанию. Через какое-то время мы были друг другу уже чужими. Я осознанно погладил её, пожалел. Как чужой посторонний человек жалеет и гладит попавшуюся ему на дороге дворняжку. Она к тому времени окончательно пришла в себя и всё понимая, то есть, что это я с ней так прощаюсь, безропотно подставила голову. Она поняла, что могла быть не просто «история», а настоящее, великое чувство. То, которое бывает у человека в жизни лишь раз. О котором поэты пишут стихи. Могла быть, то есть, могло. Но, не дав плода, цветок завял. Таких трагедий миллионы, особенно в юности.

– Русские любят долго говорить, – сказал Пшенек, которому не нравилось, что его демонстративно игнорировали. – Так чем всё закончилось?

– Я погладил её по голове и мы молча, не сказав друг другу ни слова, расстались на перроне симферопольского вокзала. Таким было моё первое разочарование в женщинах.

– Первое ли? – недоверчиво спросил Юра.

– Имеешь ввиду Нолу? А ты знаешь, кто её познакомил с отцом? Я же их и познакомил. Привел её в кружок кройки и шитья и сказал: «Знакомься, Нола, это мой отец. Он портной от Бога и сошьёт нам сценические костюмы». И отец сшил нам костюмы, которые вошли в легенду. В виде летучих мышей с театральными масками на глазах. И всё это из краденой с фабрики парчи. Когда наряженные в эту роскошь, мы бегали по сцене Дворца культуры, то нас воспринимали не как Тибула и Суок, персонажей сказки «Три толстяка», а как посланцев из светлого будущего, ничего не имеющего общего с мечтами о коммунизме. Поэтому и обрушились с такой оголтелой критикой на детский, безобидный спектакль и закрыли его. На отца тогда даже уголовное дело завели. И если бы не Николай Сергеевич Парь, игравший в этом спектакле Просперо, то сидел бы отец до сих пор. Конечно, горько и непонятно было, как можно было меня, красивого и молодого променять на старика. Прости, что так о своём покойном отце говорю.

– Представляю, что ты пережил. Я же тоже был в Нолу влюблен уже тогда и в кружок кройки и шитья из-за неё ходил. Она этого не замечала, потому что была тобой увлечена.

– Почему я этого не замечал?

– Потому, что ты был в неё влюблен. А влюбленные не только часов, они ничего вокруг себя не наблюдают. И про Льва Макарыча я знал. Представляешь, брал у водопроводчиков пятиметровую деревянную лестницу и подставлял её к окну Нолы. Аккурат ко второму этажу. Смотрел на них через окно, наблюдал их в сладкие минуты счастья. Вот где настоящая пытка была. При этом видел своё отражение в огромной зеркальной стене, у которой неслучившаяся балерина упражнялась по утрам. И мне на всю жизнь запомнились не их обнажённые тела, а собственная перекошенная физиономия в том зеркале. В которое они тоже смотрели, но не видели, не замечали меня. Были заняты только собой. Я тогда был несдержан, ударил и рукой и разбил оконное стекло. Готов был убить и его и её. Но сил не хватило. Еле с лестницы слез. Можно сказать сполз. Настолько обессилел от увиденного, что вполне мог упасть и шею себе сломать. Долго плакал задыхаясь, захлебываясь слезами. Много проклятий и Льву Макарычу и Ноле на головы призывал. Так что я не понаслышке знаю, что такое первое разочарование.

– Простил?

– А тебе Нола не рассказывала, как меня, пьяного, опустившегося, почти что замёрзшего, с улицы домой привела и жила со мной. Как терпела меня, сумасшедшего от пьянок и безысходности. И ушла только после Нового года. Да ты знаешь всё это.

– Знаю, Юра. Но вот в чём загадка. Она до сих пор тебя любит.

– Нола сказала, что любит меня? Могла бы сказать, что ненавидит, и это было бы большей правдой.

– Удивительные вещи ты мне рассказываешь. А я всегда думал, что ты проще. Сначала-то я решил, что она с жиру бесится. «Привези мне Юру! Юру привези!». Но сейчас вижу, что в твоих словах есть ключ к разгадке этой тайны по имени Нола Парь.

Лева, лукаво улыбаясь, спросил у Улановского:

– Пшенек, а до Ванды у тебя были женщины?

– Были две подруги. Обе замечательные красавицы. Одну звали Беата, а другую Бронислава. У Беаты был маленький аккуратненький носик и большие странности. Нездоровый интерес к чужим большим носам. Её целуешь, а она морщится и просит позволить нос пососать. И больше ничего не надо. У всех моих друзей носы обмусолила. Красива была от природы, но угрюма. Самые веселые истории слушала без намека на улыбку. Представляете себе угрюмую красавицу, сосущую чужой нос? Я от неё сбежал. А Бронислава, та была хитрая, своенравная, прирожденная разлучница. При мне поссорила двух друзей, да так ни с одним из них и не осталась. Они хотели было её за это побить, но я вступился за «преступницу». Они характера её не поняли. Бронислава казалась им гордой, недоступной, вот и стали перед ней петушиться, павлиньи хвосты распускать. Забыли, что она прежде всего женщина и ценит внимание. Я не красавец, не герой, но добился же её расположения. Внимание в наше время такая редкость, что ни одна из женщин не сможет им пренебречь. А потом я встретил Ванду и влюбился уже по-настоящему. Раз и навсегда. Полюбил её за божественную красоту, за высокий интеллект, за верность, за её нравственную чистоту.

Услышав про верность и нравственную чистоту, Лёва повернулся опять к Грешнову и сказал:

– Пойдем к гостям, мой счастливый соперник. В такую ночь нельзя спать. Посмотрим на пожирателя огня, на танец одалиски.

Друзья встали из-за стола. Пшенек хвостиком увязался за ними.

Одалиска танцевала в символическом наряде. Приехал целый коллектив жонглеров, шпагоглотателей, повелителей огней. Показывали целое представление. Каждый вечер и всю ночь до утра в доме у Ласкина проходили представления.

Глядя на то, с каким артистизмом и мастерством женщина вращает вокруг себя огненные шары на железных цепочках, Лев Львович сказал:

– Ничего не спрашивай, Юра, доверься мне. Сейчас иди, тебя на входе ждёт машина с шофёром. Садись в неё. Не прощаюсь, увидимся.

Лёва обнял Пшенека и удалился с ним в дом.

Тотчас к Грешнову подошёл молодой человек в костюме и предложил:

– Разрешите проводить?

Ощущая себя актером, играющим чужую роль Юра последовал за ним.

Провожатый подвёл его к автомобилю с затемнёнными стёклами, открыл заднюю дверь и жестом пригласил садиться.

Юра увидел Нолу, сидящую на заднем сидении и дамский пистолет, блеснувший в сумочке, которую она тотчас захлопнула.

Кавалер сел рядом с дамой и машина тронулась. И сразу понеслась с чудовищной скоростью по ночной Москве. Мелькали огни витрин, реклама. Автомобиль спустился под землю и понёсся по тоннелю.

– За нами погоня? – спросил Грешнов.

Нола вместо ответа положила свою руку на его предплечье, давая понять, что всё хорошо.

В семьдесят седьмом году на месте сломанных двухэтажных бараков построили длинный, в шесть подъездов, двенадцатиэтажный дом, и в седьмой «А» класс, в котором учились Юра и Лёва, в числе других новых учеников пришла очень красивая девочка Нола Парь. Все эти новые ученики, а было их много, для них создавались новые классы, класс «В», например, несли в себе новую эстетику. Они очень отличались от «старых» учеников. Все они жили в отдельных квартирах, в новом доме, у них глаза горели оптимизмом. Из-за чего было много конфликтов, как в среде ученической, так и на поле ученик-учитель.

Тем интереснее, что Нола пострадала, как раз от «новой» учительницы, пришедшей в школу, как казалось, исключительно для того, чтобы затеять этот конфликт с самой красивой и перспективной ученицей.

Учительница эта была молода, совершенно не понимала ни школы, ни учеников, считала себя красивой. Она носила облегающие платья, высокие каблуки, имела вытянутое. «конское» лицо, и сына по имени Глеб. Больше в памяти от неё ничего не осталось. Эта учительница истории возненавидела Нолу на каком-то женском, животном уровне. Возможно, к похожей на Нолу женщине ушёл от неё её муж. Неприязнь эта была всем заметна, да историчка и не пыталась это скрывать. Она стала вызывать Нолу к доске и ставить ей «неуды», обзывая Нолу лентяйкой. «Оценка „два“», – говорила учительница, ещё до того, как Нола успевала открыть рот. И вот они превратности судьбы. Несмотря на то, что новую учительницу все ненавидели, а новой ученице все симпатизировали, это прозвище – «Лентяйка» так и осталось за Нолой на веки вечные. Но вернёмся в школу, где царил произвол и явная несправедливость. Творилось всё это на фоне того, что по другим предметам у Нолы были одни пятёрки. Более того, за все семь лет обучения Нола ни разу не получила даже «четыре». Не открою Америки сказав, что все учителя, прежде чем ставить первую оценку незнакомому ученику, поглядывают, какая успеваемость у него по другим предметам, но историчку все эти правила словно не касались. После третьей двойки Нола заболела на нервной почве и слегла с простудой. Что тоже было для неё ново. Она занималась бегом, вела спортивный образ жизни и никогда не болела.

Отец у Нолы был начальником цеха на Московском радиотехническом заводе, помогал школе. Перед ним разве что только на колени не вставали, а тут такое.

С учительницей говорили «приводя её в чувство» и завуч, и директор. И та перед итоговыми оценками за четверть вызвала Нолу к доске, и так же необоснованно, как прежде «лебедей» поставила «пятёрку», а в четверти вывела «четвёрку». Посулив за год «пять». Тут кто-то спросил у этой учительницы, если Нола и дальше станет учиться на «пять», дадут ли ей золотую медаль? «Нет», – ответила учительница. – «Золотые медали тоже имеют свой лимит, их распределяет ГОРОНО, надо кроме пятёрок, быть ещё и председателем совета дружины, комсомольским секретарём школы, осведомителем и т. д. и т.п».

После такого исчерпывающего ответа Нола совсем потеряла интерес к учебе в школе и стала учиться, «как все», перебиваясь с тройки на четверку, изредка получая «пять» и очень часто «два».

Стала посещать студию при народном театре ДК «Знамя октября». Где с блеском сыграла роль Суок в пьесе Юрия Олеши «Три толстяка».

Кем была Нола для Юры? Когда пришла она в седьмом классе в их школу, для него словно второе солнце взошло, серая жизнь расцвела радужными красками. Её гордость, красота и недоступность смущали, и он где-то был даже рад тому, что историчка ей ставила двойки.