Тринадцатый пророк

В этот момент зазвонил один из телефонов, серенький поднял трубку, послушал, задумчиво промычал: «Угу… Понятно.» Вскоре трубка замолчала и вернулась на рычажки. Серенький, подперев ладонью отвисшую щёку, смерил меня презрительно-сочувственным взглядом, в котором, несмотря на это унизительное сочувственное презрение, впервые промелькнуло нечто человеческое, сродни жалости, протянул:

– Да-а… Видать, крепко тебя стукнуло. И кем, если не секрет, ты себя воображаешь? Царём Соломоном? Пророком? А может, – он мерзко захихикал, – самим Иисусом, а?

Я молчал. Он оборвал смех, сухо кашлянул, снял трубку другого телефона и коротко распорядился:

– Уведите.

Тотчас вошли два амбала, поинтересовались:

– В общую?

– Нет, – поморщился серенький, – пускай пока в одиночке посидит. Будем в Сербского оформлять.

– А я сразу понял, что он – «того». – Авторитетно заявил за моей спиной амбал с начитанным племянником напарнику. – Видал, какие у него глаза? Ненормальные. Настоящий маньяк.

– Вот спасибо, удружил, – сказал я, оставшись один в камере, обращаясь, собственно, ни к кому, так как сомневался, что Равви слышит. Просто от беседы «тихо сам с собою» делалось немного легче. – Ну и что мне теперь делать? А ещё другом назывался… Это в дикие древние времена пророки удостаивались публичной казни, получая последнюю возможность заронить в толпу зерна откровения. В наш цивилизованный век всё гораздо тише и культурнее. Меня упекут в психушку, наколят транквилизаторами, и я стану цивилизованным овощем. Нет человека – нет проблемы… Может, и не стоит этот долбанный мир того, чтобы переживать о нём? Может, ну его ко всем чертям?

Ответа не последовало. Должно быть, Равви разочаровался во мне. Я лежал, тупо таращился на окно настолько крохотное и грязное, что даже проникавший сквозь него свет становился тусклым и безжизненным. Зачем я только вернулся? Почему не остался там, где мне дышалось глубоко, свободно и счастливо. Почему не умер вместо человека, назвавшего меня своим другом? Ведь именно в том и состоит подлинный смысл настоящей человеческой дружбы – не задумываясь отдать жизнь за того, кто тебе дорог.

– Эй ты, пророк! Поднимайся, блин! Не в санатории.

Снова лязгнул засов.

В полутьме не сразу разглядел вошедшего, и лишь когда он подошёл, брезгливо припечатывая к грязному полу подошвы начищенных до мягкого матового блеска дорогущих штиблет, встал прямо передо мной, перебив камерный смрад сдержанным лоском нездешнего парфюма, я узнал одного из свиты «синего костюма». Сделал знак надсмотрщикам, чтобы нас оставили наедине, и те почтительно убрались. Минуту мы молча смотрели друг на друга, а затем он заговорил тоном господина, не привыкшего к долгим церемониям и не приемлющего возражений.

– Мы навели о вас справки, – сказал он. – До сих пор Вам не слишком везло в жизни, но сейчас у вас появился шанс, один на миллион. Мы предлагаю вам работу. – Он снова сделал паузу, вероятно для того, чтобы я осознал и оценил степень моей везучести.

– Кто – «мы»?

Он скептически подёргал уголками полных сочных губ, изображая улыбку, но глаза остались холодными, непроницаемыми, как две тёмных полыньи.

– Не прикидывайтесь глупее, чем вы есть на самом деле. Мы предложим вам достойные условия, можете поверить. Талант должен служить обществу. У вас есть то, что нам нужно – редкий, почти уникальный дар убеждения, эдакий магнетизм. За удивительно короткое время вы можете убедить, заставить поверить, повести за собой. Увиденное в храме произвело впечатление…

– Судя по тому, что я здесь, да, – не сдержавшись, буркнул я.

Визитёр улыбнулся так, словно я сказал что-то очень приятное.

– Ваша судьба в ваших руках. У вас будет должность, оклад, хороший дом, служебный автомобиль, льготы. От вас требуется встречаться с людьми, прессой, беседовать с ними на определённые темы, выступать по телевидению, так сказать, осуществлять связь с общественностью. Народ – это стадо, которому нужен хороший вожак, он у нас есть. От вас требуется не так уж много – помочь людям это осознать.

Он снова улыбнулся снисходительно, вальяжно, глубоко уверенный, что я паду ниц от восторга, стану целовать ему руки и громко, взахлёб благодарить за оказанную честь. Но я продолжал сидеть неподвижно, и его улыбка стала медленно леденеть, а от лощёной фигуры пахнуло тьмой. Её было слишком много, она уже овладела всем его существом, и я понял, что ничего не смогу изменить, это не в моих силах. Всё равно, что пытаться впустить солнечный свет в наглухо закрытый подвал. Даже Равви говорил, что жадность, глупость и честолюбие вылечить практически невозможно. Нехорошо мне было рядом с этим человеком, неуютно.

– Что молчишь? – спросил он, по-своему истолковав моё оцепенение. – Язык от счастья проглотил? Понятно. Кем ты был? Торговым агентом? Мальчиком на побегушках за жалкие гроши? А кем будешь?

– Кем? – Решил я уточнить.

– Конец тысячелетия, люди ждут чуда. Сделаем тебя пророком, новым мессией. А?

Визитёра прямо-таки распирало от гордости, словно эта гениальная идея принадлежала именно ему.

– А я должен буду говорить, что светлое будущее в новом веке возможно только при условии правления господина N, иначе – апокалипсис?

– Молодец, соображаешь. – Подхватил он, не заметив моей иронии. – Идея давно носилась в воздухе, но не было подходящей кандидатуры. И тут ты. Редкая удача!

– С чего вы взяли, что мне поверят? – возразил я.

– Поверят, – фыркнул он. – Не беспокойся. И не таких раскручивали. Не ты первый, не ты последний. Тебя это вообще не должно волновать. Есть специалисты, которым за это платят. Ну ладно, подробности потом. – Он показал на запястье с массивным «роллексом». – Время – деньги. Сейчас распоряжусь, чтобы тебя отвезли домой. Помойся, побрейся, выспись хорошенько. А завтра с утра за тобой придёт машина…

Слова выскакивали из его рта, но не растворялись в сырой затхлости удушливой клетухи, а словно чёрно-зелёные навозные мухи сновали вокруг, омерзительно жужжа, вызывали к жизни знакомую ноющую боль, подступившую к вискам. На мгновенье мне почудилось, что я стою на краю бездонной пропасти, и достаточно сделать шаг…

– Нет, я не могу…

Он осёкся на полуслове. Брови поползли вверх и остановились посреди лба, затем снова съехали на переносицу, и взгляд сквозь хищно сузившиеся веки сделался тяжёлым, острым, прицельным.

– Ты что, совсем «того»? – покрутил пальцем у виска. – Я-то встану и уйду. А с тобой что будет, подумал? Думаешь, всё шуточки? Детский сад? Погрозят пальчиком и отпустят? Ворвался в храм во время богослужения, устроил дебош, угрожал… Кто ты? Хулиган, религиозный фанатик, террорист с бомбой в кармане или опасный псих, которого надо держать под замком? Следствие покажет, где твоё место на ближайшие несколько лет – в тюрьме или психушке. – Он скрестил руки на груди, улыбнулся холодно, злобно.