Тринадцатый сонет

– Не знаю я, куда он делся! Кажется, Римма …Николаевна их собирала. И ничего интересного там нет. Ты же знаешь нашу классную. Если что, она телефон оборвет. Нормально все!

– Этого еще не хватало! Дожидаться, пока позвонит классный руководитель.

Завтра же, чтобы был дневник!

– Па, а как ты узнаешь, что твои научные сотрудники в институте хорошо работают?

Брови Нелинова взлетели вверх.

– Зачем это тебе?

– Ну, у них же дневников нет.

– Есть письменные годовые отчеты, конференции.

– Они тебе отчитываются, да?

– Они отчитываются перед Ученым советом, в состав которого входит директор и я, как его заместитель.

– А тебя директор обсуждает, да? А директора кто?

– Директор докладывает о работе института в Президиуме Академии Наук…

– А Президиум…

– Общему собранию действительных членов академии. Академикам и членам корреспондентам.

– А общее собрание?

– Президенту Академии Наук! Все! Не заговаривай мне зубы, Ежик. Ты лично завтра будешь отчитываться передо мной и мамой отметками в дневнике.

Женька тяжело вздохнул.

Нелинов улыбнулся:

– Что так печально?

– Ну, как же, па. У тебя столько сотрудников, отделов всяких, и еще мои отметки. Давай в этом году дневник мама будет подписывать.

– В душ, братец Лис, и спать.

– А ты посидишь немного со мной?

– Посижу, посижу.

Женька помчался в ванную, на ходу стаскивая с себя футболку.

Алексей Иванович снял с кровати плед, заменяющий покрывало, достал из- под подушки скомканную Женькину пижаму, аккуратно расправил ее и понес в ванную. По дороге заглянул в спальню. Вероника лежала, закрыв глаза: не то отдыхала от боли, не то уже спала. Нелинов прикрыл дверь и, стараясь ступать как можно тише, направился к Жеке.

– Держи, торопыга.

Сколько помнил себя Женька, если отец не возвращался с работы за полночь, то всегда приходил к нему в комнату, когда наступало нелюбимое время укладываться спать. Даже, когда мама хорошо себя чувствовала и еще жива была тетя «Гаша». Что бы ни было днем, как бы Жека ни проказничал и сердил взрослых, и как бы сам ни злился на них за какое- нибудь наказание – он никогда не ложился спать обиженным. Отец умел сделать так, чтобы «примирение сторон» всегда происходило до того, как буйная Женькина голова касалась подушки.

Сейчас, когда ему было тринадцать, он далеко не всем мог поделиться с родителями. Но все равно ничто не могло заменить Жеке те минуты, когда папа укрывал его одеялом и присаживался на край кровати.

Выйдя из детской, Нелинов отправился в кухню, заварил себе крепкого чая и с чашкой в руке отправился работать с документами. В последнее время он оставлял для сна не более четырех- пяти часов. Время годовых отчетов совпало с «перестройкой» в системе Академии. Государство решило «отделить научную деятельность от хозяйственной». «Кит», как называли за глаза директора института Никиту Гордеевича Богуславского, реформаторов не поддерживал, демонстративно устранился от участия в выполнении принятых ими решений, а аббревиатуру федерального агенства научных организаций – «ФАНО» – приравнивал к нецензурной брани. Еще год назад он собирался отойти от всяких дел, но его уговорили остаться «на время перемен», чтобы институт – один из флагманов науки – не потерял остойчивости или не превратился в паром для перевозки бесконечных отчетов и планов на месяц, квартал, год или пять лет от каждого сотрудника, лабораторий, отделов и всех вместе. И вот теперь Нелинов и заведующие отделами пытались без него справиться с головоломкой, похожей на Женькину задачку для начальной школы о перевозчике: как и кого оставить в лодке, чтобы и волкам угодить, и козлят не обидеть. Но на «Кита» никто не обижался. Его любили. Он был умница и в восемьдесят с гаком генерировал идеи, как атомный котел. Если бы не два инфаркта… То, что он согласился возглавлять институт в этом году, было с его стороны подвигом. Приди на его место Николай Тужилин, тот бы не задавал им задачки на дом. Сам бы все решил, особенно проблему с увольнениями.

Вероника на следующий день осталась дома. Нелинов поднял себя за два часа до рассвета, принял ледяной душ и до ухода на работу успел приготовить всем завтрак и вовремя отправить Жеку в школу. Возвратился он сравнительно рано и застал своих домочадцев у телевизора. Смотрели…вернее слушали в «Ночном полете» «две головы». Вероника полулежала на диване, Женька по самурайски сидел на полу. О дневнике, к великому сожалению Жеки, Алексей Иванович не забыл.

Получив в руки красочное, но весьма потрепанное издание «Дневника московского школьника», Нелинов просмотрел его и, глубоко вздохнув, аккуратно положил на стол.

– Кто из твоих приятелей аккуратно ведет записи? Костя?

Женька не ответил, только плечами повел и голову в сторону повернул.

– Попросишь на субботний вечер и заполнишь все пустые строчки. Ненужное сотрешь или заклеишь. Потом принесешь, и я подпишу.

– Зачем?!! Это же все уже прошло!

Алексей Иванович молча смотрел на него в упор.

– Ну, па! Я теперь буду нормально все записывать!

Пауза затягивалась.

– Пап! Ну, как я объясню какой- нибудь Ирке Сафроновой, зачем мне ее дневник понадобился?!

Нелинов поднялся со стула.

– Это твои трудности.

Сказал и, не добавив ни слова, вышел из комнаты.

Жека виновато посмотрел ему вслед, потом подошел к столу и сам стал просматривать свой «кондуит», на котором была наклейка «Родителей не беспокоить». Хорошо хоть оценки были приличными. Двоек еще не было. Троек было две – по ОБЖ и географии. Первую он получил, потому что дрался с Коськой из- за обладание «Обитаемым островом», растерялся и ответил с места невпопад. Вторая была поставлена справедливо. Урока не знал, выехал исключительно благодаря смутным воспоминаниям о передаче по телевизору. Записи внизу страниц тоже были, на взгляд Жеки, лишь с легким криминальным уклоном: «Забыл…», «Не сдал…», «Разговаривал…». С «ненужным» было сложнее. В графе каникулы было написано «осенние 1 сентября – 30 ноября», «зимние 30 ноября – 30 февраля». Первая запись – Женькиным почерком, вторая – Костиным. Традициями и праздниками класса и школы назначались дни рождения всей Женькиной компании в правильном порядке: Боба, Жеки, Коськи и майские Машки.

То, что отец не высказался по поводу этих записей, не значило, что «вопрос закрыт». Отец лишних слов никогда не говорил, но то, что скажет, мимо ушей не пропустишь. Придется заклеивать!

Расстроенный Женька с горя привел в порядок свой письменный стол и сложил в рюкзак учебники точно по расписанию. Отец, как обычно, позвал его ужинать вместе с собой. Мама чувствовала себя еще не совсем хорошо и вышла в кухню ненадолго. Налила себе воды на ночь и напомнила Жеке, чтобы не забыл надеть утром чистую футболку.

Потом до десяти вечера Женька не знал, чем себя занять. По кабельным каналам шли повторы передач, а по остальным – отечественная «бытовуха», упакованная в сериалы.

Мама, как всегда, лежала на диване с книгой, попросила принести ей плед. Принес. Сел на корточки, прочитал название толстого тома: «Сталин и писатели».

– «Он» что, любил читать?!

– Особенно о себе…между строк…

Пока Вероника возилась с пледом, заглянул в оглавление.

– Горький, Маяковский. О! Пастернак! Демьян Бедный? «Кто такой, почему не знаю»?

– Жека! Откуда в твоем лексиконе это изречение?

– Передачу о фильме «Чапаев» смотрел, с папой. А что?

– Папа уже забыл, наверное, но он в школе часто повторял эту фразу. И еще однажды сценку разыграл, в которой Чапаев объясняет, где место командира в бою. Только вместо картошки каштаны в строй выстроил. Среди них один был смешной, как человечек. Наверное, два вместе срослись – большой и маленький. Наш физик засмеялся и сказал Леше: «Пародистом станешь или большим начальником».