Тринити

После такого бодрого и житейского заявления товарища собеседники пропустили еще по паре-тройке мензурок, а расплывшийся по столу Фельдман настолько разоткровенничался, что рассказал, как в классе шестом или седьмом они с однокашниками убегали в лес, чтобы позаниматься там непарным сухостоем. Духовное заблуждение детства. И даже устраивали конкурсы, кто быстрей справиться. Кричит он, бывало, тому, кто слева: «Эй, быстрее ко мне! Посмотри, что у меня тут творится! Прямо суши весла!» — «Да пошел ты! — слышалось в ответ. — У меня тут у самого видишь как прет!»

— Ну, а как же ты обходился без шкурки? — удивился Реша. — Чем шмурыгать? Я ведь думал, что обрезание для того и производят, чтобы дети попусту не шмурыгали в подворотнях.

— Без шкурки, так же как и со шкуркой, — признался наперерез Фельдману Миша Гриншпон. — Я пробовал и до операции, и после. Одинаково смешно.

— А как тебе все это дело отрезали? — спросил Артамонов. — Больно ведь.

— Нисколько, — браво ответил Миша. — Берут щипцы для снятия нагара со свечей, оттягивают — и чик лезвием! Пять секунд, и ты лысый!

— У меня аж дрожь в коленках проскочила от такого мясничества, — сжался в комок Реша.

— По детству у меня с этим делом были проблемы, — признался Гриншпон уже почти окаменевшим языком. Чувствовалось, что он тоже сломался — Рудик отставил от него в сторону уже седьмую посудину. Гриншпон стух и стал намеренно членораздельно рассказывать, как в их дворовой компании было принято играть в семью. Они устраивали в кустах шалаши, затаскивали туда подружек и часами игрались своими пока еще никем не признанными признаками. — Но у меня-то играть нечем, ни открыть и, что самое противное, ни закрыть, — продолжил Гриншпон пояснять особенности своего строения. — От меня все напарницы сбегали. Я то и дело менял партнерш, что, собственно, и наложило отпечаток. Теперь с одной больше раза не могу. А потом наступила развязка — папаня одной из участниц наших игрищ исполосовал все наше честное семейство крутым офицерским ремнем с бляхой. У меня до сих пор на спине отметки в форме печенья «Юбилейное». — Миша оголил спину и наглядно подтвердил сказанное.

Незаметно, как две тени одного батона, в комнату в поисках сигарет вошли Пунктус и Нинкин из соседней комнаты. За день учебы они тоже стали меж собой почти своими. Словно спелись. Они спросили насчет желаемого, но им никто ничего не ответил. Тогда они подсели к столу, закурили и, развесив уши, остались просто так.

Пунктус, дослушав Гриншпона, попросил его в качестве доказательства, раз уж показал спину, продемонстрировать и свой обрез.

— Поскольку я слышать про такое слыхивал, а видеть не видывал, объяснил он свое мимолетное желание.

— А почему именно я? — возмутился Миша. — У Фельдмана точно такая же история!

— Видишь ли, Михаил, тут дело не в истории, — сказал Пунктус сверхсерьезно, — а в подходе. Судя по длине носа, у тебя полпредство, а у него, — показал он на Фельдмана, — полупендрик. Вот и проверим народную примету.

Фельдман раскраснелся и, забыв про расписание на завтра, отправился восвояси. А польщенный Миша, оттопырив мизинец на правой руке и левой ноге, выпил для смелости залпом стакан бренди и показал испрашиваемый предмет в назидание любопытным.

Это шоу удовлетворило Пунктуса и навело его память на свой далекий интим. Он поблагодарил за нолитое и тоже поведал населению, как, насмотревшись в окно бани за взрослыми ледями, они с друзьями, будучи еще в полнейшем неведении, неделями, как кролики, скоропостижно и беспредметно наезжали друг на друга, пока бабка одного из товарищей не разогнала розовых извращенцев метлой. Этот разгон нарушил равновесное состояние души Пунктуса, и он решил дефлорировать свою младшую соседку пальцем с неотмытыми чернильными пятнами. Ничего не вышло.

Нинкин сидел и прикидывался человеком в противогазе. Все эти мальчиковые девочки и девочковые мальчики на самом деле трогали его. Он молчал и откашливался, словно пробуя голос, пытаясь привести его к знаменателю колокольчивости, приличествующему мальчикам с темой. После рассказа он смотрел на Пунктуса как-то очень уж внимательно. Сначала он отодвинулся от него подальше, а потом пообвыкся и вернулся на место.

— Есть в твоем рассказе некий солипсизм, не к ночи будь сказано, устало произнес Рудик, отрецензировав выступление Пунктуса.

Мурат, отодвинув полусонного Мата, крепко спал, смело выбросив вперед руку и колено. Он и во сне оставался открытым к общению кандидатом в мастера спорта по фехтованию. Кто знает, какие истории рассказал бы о себе он, не наберись до полного одухотворения. Может, в одной с ним комнате и жить бы никто не стал, случись ему поведать, как его земляки сдают госэкзамен на зрелость. Ведь они ведут себя как последние интенданты! Пристраиваются в тыл молодой ослице, которая кокетничает и отступает вперед, пока не упрется лбом в стену. И, приперев ослицу к забору, они срывают с нее маску невинности!

Расскажи это Мурат, и мирный мальчишник мог бы закончиться побоями не в его пользу.

— А давайте посмотрим, как с этим обстоит у Мурата! — предложил Нинкин на прощание.

Мурата вскрыли и увидели, что он нетронут. Его спортивные трусы были с сожалением воодружены на место, но не до конца — мешали слишком накаченные ягодицы.

Когда шкурный вопрос был урегулирован, выяснилось, что на повестке дня он был последним.

— Ладно, свои ложатся спать, а гости сваливают, — скомандовал Рудик. Уже светает. От ваших историй у меня что-то среднее между отрыжкой и позывами к рвоте. И ладно бы закуси было полно! А то пить бренди под ваши бредни, меня аж трусит! — Приподнявшись, он густо и метко плюнул в форточку и следом отправил туда же дотянутый до упора окурок бесфильтровой сигареты «Прима» погарского производства.

Гости засобирались прочь.

Вот так легко и без обид в 535-й комнате завершилось братание на Эльбе.

Прибалт Пунктус, осетин Мурат, парочка из евролиги и горсть русичей устроили такое словесно-историческое кровосмещение в сторону ультрафиолетовой части спектра, что наутро должны были обязательно возникнуть серьезные проблемы с подъемом к первой паре.

«Хорошо, что за мной не увязалась Татьяна, — подумал Артамонов, засыпая. — Была бы полная стыдоба!»

Глава 3 ОКРЕСТНОСТИ И ПЕРСПЕКТИВЫ

Институт располагался в историческом центре города, почти на берегу реки.

Главный корпус представлял собой казарменного вида особняк из жженого кирпича. Опоясанный растительностью, он казался вечно сырым и затравленным. У парадного входа висели две мемориальные доски. На одной был высечен анекдот, будто здание охраняется государством, другая сообщала, как Надежда Константиновна Крупская проездом на воды в Баден-Баден учинила здесь такую сходку работяг с паровозостроительного завода, что это капиталистическое предприятие больше так и не смогло выпустить ни одной серийной машины.