Триптих
Шрифт:
Другой. Третий раз за неделю!
Лейтенант. Играй давай!
Другой. Вчера мне приснился жуткий сон… Скворечня наша загорелась, мы начали выскакивать — один, два, три, четыре, пять; мне уже и раньше это снилось: как будто парашют целую вечность не может приземлиться, а потом, в конце концов, я вдруг опускаюсь в своем городе — каждый раз; а город, как в воскресенье, — такой, знаешь, немного пустынный, скучный, чужой, как будто ты вернулся в него через много столетий; знакомые улицы, площади — все вдруг превратилось в какой-то луг, на нем пасутся козы, но кафе открыто со всех сторон, как руина; там сидят твои друзья, читают газеты, а на мраморном столике —
Лейтенант. Ходи.
Капитан (надевает куртку). Бенджамин!
Бенджамин. Да, капитан?
Капитан. Ты не против, если мы будем называть тебя просто Бенджамин? Ты из нас самый молодой, Бенджамин… Можешь не вставать.
Бенджамин. Я не моложе многих других.
Капитан. Ты быстро привыкнешь, вот увидишь.
Бенджамин. К чему?
Капитан. Здесь такие же будни, как и всюду. Вот наш лейтенант — когда нет девочек, сидит все время за шахматами и все время проигрывает. Томас — это вон тот, за ним — рисует дом, который после войны получит каждый рабочий. Устраиваемся как можем… Ты в первый раз сегодня вылетаешь?
Бенджамин. Да.
Капитан. Я это все говорю не в утешение тебе — про будни. Человек привыкает ко всему. Я здесь старше всех, уже можно сказать — старик, потому что я здесь пятый год. До войны я участвовал в деле своего отца — мы торговали шерстью. Тоже было чертовски нудное занятие.
Бенджамин. Я не боюсь.
Капитан. Не боишься?
Бенджамин. Вам, конечно, смешно…
Капитан. И это ты со временем поймешь, Бенджамин, — есть вещи, о которых мы никогда не говорим. Табу! Боится человек или не боится — кто об этом спрашивает?
Бенджамин. Я не хотел сказать, что я храбрый. Я даже думаю, что я вовсе не храбрый. Но я и не боюсь. Я себя вообще еще не знаю.
Капитан. Послушай, сколько тебе лет?
Бенджамин. Двадцать. То есть двадцать с половиной.
Капитан. Напиши своей девушке, что капитан передает ей привет. В двадцать лет мы тоже не скучали…
Бенджамин. Я не пишу никакой девушке.
Капитан. Почему?
Бенджамин. Потому что у меня никакой нет.
Капитан. Тоже мне мужчина!
Бенджамин. После школы сразу началась война…
Капитан. Я смотрел, как ты писал — целых два часа, Бенджамин, так пишут только девушке — очень хорошей и очень славной девушке.
Бенджамин. Я писал не письмо.
Капитан. Постой-постой, уж не поэт ли ты?
Бенджамин. Я хотел бы им стать, капитан, если война не сожрет нас.
Капитана зовут из-за сцены.
Капитан. Иду, иду! (Уходит.)
Лейтенант. Я не сдамся.
Другой. Так мы не успеем. Все равно ты проиграл.
Лейтенант. А это мы еще посмотрим.
Другой. Тебе уже ничто не поможет.
Лейтенант. Давай оставим все как есть, а завтра доиграем. Ход мой.
Надевают куртки.
Радист. А все остальное — все, что было? Я тоже не хотел этому верить, приятель, — это намного удобнее, я знаю! Я тоже не хотел этому верить: люди, подвешенные за челюсть на крюк, детские башмачки с отрубленными ногами…
Эдуард. Перестань!
Радист. Я тоже не хотел этому верить. И все-таки это было, приятель, было: тысячи, сотни тысяч — задушенных газом, как саранча, обуглившихся, уничтоженных…
Эдуард. Перестань, слышишь?
Радист. Мир не прекрасен.
Эдуард. А ты думаешь, мы сегодня ночью сделаем его лучше?
Радист. А что нам делать? Я тебя спрашиваю.
Дать себя перебить?Эдуард. Наши бомбы не сделают его лучше — и нас тоже.
Радист. Так попытайся сделать это своей музыкой! Попытайся…
Эдуард. Я пытаюсь думать, вот и все!
Радист. Мы не можем иначе!
Эдуард. Возможно. В этом-то и вся чертовщина…
Пауза.
Радист. Когда еще были живы моя мать, мой отец, сестренка… Господи, я думал точно так же, как и ты. Есть одно-единственное право на земле — право для всех. Есть одна-единственная свобода, достойная этого названия, — свобода для всех. Есть один-единственный мир — мир для всех…
Эдуард. А теперь?
Радист. Я казался себе таким мудрым!
Эдуард. А теперь — теперь ты все потерял, и твою мудрость тоже?
Радист. Это не мудрость, Эдуард. То, что не выдерживает проверки жизнью, — это не мудрость! Это — иллюзия, мечтание, красивые слова.
Эдуард. Мы же сами дали их миру, красивые слова: мы говорили о праве, а сами несем насилие, мы говорили о мире, а сами порождаем ненависть, ненависть…
Радист. Ты не потерял ни матери, ни отца, ни сестренки… Ты не видел этого собственными глазами: моего отца они расстреляли перед дверью дома, он даже не успел спросить, что случилось… Мою сестренку они загнали в церковь вместе со всей деревней — с женщинами, девушками, грудными детьми, — а потом церковь подожгли — из огнеметов… Ты не видел этого собственными глазами. О, как я завидую таким, как ты.
Эдуард молчит.
Господи, я ведь тоже пытаюсь думать, не проходит и дня… За все это, думаю я, наступит, должна наступить кара.
Эдуард. Кара?
Радист. Кара эта не от нас…
Эдуард. А от кого же?
Радист. Нельзя издеваться над людьми и думать, что того, кто издевается, это не коснется — не коснется твоей матери, твоих детей… Кара эта не от нас… Их ложь, их высокомерие, их безумие — какое бы нам было до всего до этого дело, если б мы не стали их жертвами? Я знаю, есть много прекрасных занятий — играть на скрипке, читать книги, скакать на лошадях, растить детей…
Эдуард. Может быть, это было бы и лучше.
Радист. Нельзя жить в мире с дьяволом, если ты живешь с ним на одной планете. Остается только одно: быть сильнее дьявола!
Эдуард. Ты хочешь сказать — подавлять, целые пароды…
Радист. Я хочу сказать — стирать, стирать с лица земли…
Эдуард. Стирать с лица земли?
Радист (уже готов к вылету). Другого выхода нет.
Эдуард (еще возится). Я не верю в силу, никогда не поверю, даже если в один прекрасный день она окажется в наших руках. Нет силы, способной стереть дьявола с лица земли…
Радист. Почему же?
Эдуард. Везде, где есть сила, — там остается и дьявол…
Радист. Не говори! Проспись от своих мечтаний. Ты не видел этого собственными глазами — они просто дьяволы!..
Возвращается капитан с картой в руке.
Капитан. Господа!
Летчики строятся.
Задание у нас нелегкое. Наша задача заключается в следующем…
Бенджамин (остается в стороне). Странные мысли лезут в голову: может быть, мы катимся в пропасть, внезапно, и совсем не замечаем, что это — смерть. Мы совсем не подозреваем, где мы находимся. Вот в эту же секунду умирает девушка — мы с ней там познакомимся. Может быть, мы-то ее и убили. И это будет жизнь, которую мы могли бы прожить вместе. Это будет раскаяние, которое всех нас объединит… Вот что это будет.