Триптих

Айзенринг. Я хочу сказать — если уж говорить откровенно — не стоило бы вам здесь курить.

Бидерман пугается и гасит сигару.

Я не имею права тут приказывать, господин Бидерман, в конце концов, это ваш собственный дом, но понимаете…

Бидерман. Да, разумеется, конечно!

Айзенринг (нагибается). Да вот он! (Поднимает что-то с полу и обдувает, прежде чем соединить со шнуром; снова насвистывает «Лили Марлен».)

Бидерман. Скажите, господин Айзенринг, что это вы, собственно говоря, все время мастерите? Если можно спросить. Что это такое?

Айзенринг. Капсюль.

Бидерман.?

Айзенринг. А это шнур для запала.

Бидерман.??

Айзенринг. Вон Зепп говорит, что теперь еще лучше делают. Но на складах их пока нет, а покупать мы же не будем. Все, что связано с войной, жутко дорого — сплошь первый сорт.

Бидерман. Вы сказали — шнур для запала?

Айзенринг. Бикфордов шнур. (Дает Бидерману конец шнура.) Будьте любезны, господин Бидерман, подержите этот конец, я измерю.

Бидерман (держит шнур). А все-таки, друг мой, если шутки в сторону…

Айзенринг. Одну секундочку! (Насвистывает «Лили Марлен» и измеряет шнур.) Спасибо, господин Бидерман, благодарю вас!

Бидерман. (не выдержав, хохочет.) Нет, Вилли, меня вы на эту удочку не поймаете. Не на того напали! Но я должен сказать — вы очень уж полагаетесь на чувство юмора у других людей. Уж слишком! Когда вы так говорите, я могу себе представить, что вас время от времени арестовывают: друг мой, не у всех же так развито чувство юмора, как у меня!

Айзенринг. Да уж мы и ищем, кого надо.

Бидерман. В нашей пивной, например, стоит только заикнуться, что ты веришь в человека, так всем сразу чудится Содом и Гоморра.

Айзенринг. Ха.

Бидерман. А ведь я внес на содержание нашей пожарной команды сумму, которую даже не буду называть.

Айзенринг. Ха. (Раскладывает шнур.) Люди без чувства юмора точно так же полетят к черту, когда все начнется; уж будьте спокойны!

Бидерман опускается на одну из канистр — на лбу пот.

Что с вами? Господин Бидерман! Вы так побледнели! (Хлопает его по плечу.) Знаю-знаю — запах. Кто не привык к этому запаху… Бензин… сейчас я проветрю… (Открывает дверь.)

Бидерман. Благодарю вас…

Голос Анны (снизу). Господин Бидерман! Господин Бидерман!

Айзенринг. Что, опять полиция?

Голос Анны. Господин Бидерман!

Айзенринг. И еще говорят, что у нас не полицейское государство!

Голос Анны. Господин Бидерман!

Бидерман. Иду, иду!

Дальнейший разговор ведется шепотом.

Господин Айзенринг, вы любите гуся?..

Айзенринг. Гуся?

Бидерман. Гуся, да, гуся…

Айзенринг. Я? Люблю? Не понимаю.

Бидерман. С каштанами.

Айзенринг. И с красной капустой?

Бидерман. Да… Что я хотел сказать… моя супруга и я — прежде всего я — ну, я просто подумал: если вам будет приятно… Я не хочу навязываться! Если вам будет приятно, господин Айзенринг, то приходите к нам на ужин — вы и Зепп — проведем вечерок…

Айзенринг. Сегодня?

Бидерман. Может, вам удобней завтра?

Айзенринг. Завтра, я полагаю, нас тут уже не будет. А сегодня — с удовольствием, господин Бидерман, с удовольствием!

Бидерман. Скажем, в семь.

Голос Анны (снизу). Господин Бидерман!

Бидерман. Договорились?

Айзенринг. Договорились.

Бидерман идет к выходу и останавливается в дверях, любезно кивая Айзенрингу и косясь на канистры и шнур.

Договорились.

Бидерман уходит, а Айзенринг, насвистывая, продолжает работу.

Дом.

Появляется хор, как будто сцена уже кончилась; но в то мгновение, когда хор подходит к рампе, на чердаке раздается грохот — что-то упало.

Чердак.

Айзенринг. Можешь выходить, доктор.

Из-за канистр вылезает третий — в очках.

Слыхал?.. Мы пойдем на ужин — я и Зепп, — а ты тут дежурь. Чтобы никто не входил и не курил. Понятно? До положенного времени.

Третий протирает очки.

Я иногда себя спрашиваю, доктор: чего ты, собственно говоря, с нами возишься, если тебе неприятны пожары, искры, треск пламени, сирены, которые вечно воют с запозданием, лай собак, дым, вопли — и пепел.

Третий надевает очки, оставаясь безмолвным и серьезным. (Смеется.) Идеалист! (Насвистывает несколько тактов, не глядя на доктора.) Не люблю я вас, академиков. Ну, ты это знаешь, доктор, я тебе сразу сказал: никакого у вас удовольствия в работе. (Продолжает работать и насвистывать.)

Дом.

Хор.

Мы наготове.

Тщательно свернуты шланги красные,

Все по инструкции.

Блещет каждый ворот,

Из меди сделанный.

Каждый место знает свое.

Корифей.

Дует фён, к сожалению…

Хор.

Каждый место знает свое.

Блещет, проверен тщательно,

Чтобы напора хватало,

Насос наш,

Тоже из меди сделанный.

Корифей.

А пожарные краны?

Хор.

Каждый знает место свое.

Корифей.

Мы наготове.

Входят Бабетта с гусем и доктор философии.

Бабетта. Да-да, господин доктор, я знаю, но мой муж… да-да, срочно, господин доктор, срочно, хорошо, я передам. (Оставляет доктора и подходит к рампе.) Муж заказал гуся. Вот он, пожалуйста! И я должна жарить. Чтобы подружиться с этими там — наверху.

Слышен звон колоколов в церкви.

Нынче суббота, как вы слышите, и я не могу отделаться от дурацкого предчувствия: может, они в последний раз звонят, эти колокола…

Голос Бидермана. Бабетта!

Бабетта. Не знаю, сударыня, всегда ли прав Готлиб. Он ведь в свое время тоже говорил: конечно, они прохвосты, но если я с ними разругаюсь — тогда прощай наша туалетная вода, Бабетта! А стоило только ему вступить в их партию…

Голос Бидермана. Бабетта!

Бабетта. И всегда одно и то же! Я уж знаю моего Готлиба. Слишком он мягкосердечен, да-да, просто слишком мягкосердечен! (Уходит с гусем.)