Тристания

Я боюсь, что над ними будут насмехаться.

Боюсь, что их разлучат друг с другом: если это случится, они не выдержат, потому что они как большая семья, как муравейник. Иначе им просто не выжить.

Если бы я только мог защитить их.

Но ведь я не защитил даже того, кого должен был защитить в первую очередь, — того, кто лежит один в своем укрытии, без отца и без матери, считает звезды и дает имена птицам, а те уносятся ввысь на тяжелых крыльях.

Мне нужно узнать про свою семью.

Надеюсь, еще не слишком поздно.

12 Кейптаун, октябрь 1961 г.

Лиз

Когда Лиз видит мужчину в первый раз, она ничего не чувствует.

Она провела на корабле четыре ночи и четыре дня, и каждая ночь и каждый день подводили ее ближе к точке, где все останавливается.

Лиз пытается быть пустой, но корабль продолжает плыть, волны колотятся о его бока, а люди стучатся в дверь каюты. Уходите, говорит Лиз; она хочет побыть одна и не может видеть людей, которые сочувственно смотрят на нее, делают вид, что понимают, но не понимают и не уходят.

Наконец убираются все, кроме Элиде.

Она приносит Лиз печенье, хлеб и немного красного вина.

— Выпей, это тебе Пол передал.

Вино печет нёбо, но на мгновение утишает боль.

— Все образуется, — говорит Элиде и отворачивается.

Лиз смотрит в окно на ясное рассветное небо и пытается быть пустой, но у нее не получается.

На пятый день она спускается с корабля на берег. Островитяне ступают на твердую землю, точно пугливые собаки, и на них тотчас наезжают большие черные видеокамеры. Тристанцы заглядывают в их любопытно вытаращенные объективы и видят отражения своих лиц.

— Как вы себя чувствуете?

— Вы когда-нибудь видели автомобили?

— А дома с бетонными стенами?

Им задают вопросы, и они приветливо помахивают хвостиками. Затем их увозят из порта на автобусе (увозят на автобусе, — с изумлением повторяет про себя Лиз), катят по городу, показывают им новый мир, помогая забыть старый.

Островитяне вертят головами по сторонам, от волнения не произнося ни слова.

Автобус притормаживает, и Дэвид говорит Лиз:

— Идем, нам нужно сойти здесь.

Остальные едут дальше. Дэвид и Лиз входят внутрь высокого квадратного здания, забираются в какую-то коробку со стальной дверью и цифрами на стене. Дэвид нажимает на кнопку с цифрой, коробка вздрагивает и едет наверх.

— Не бойся, — успокаивает Дэвид, когда Лиз хватает его за руку.

Лифт замирает, издавая длинный металлический лязг; этот звук словно ударяет Лиз в переносицу. Дверь отъезжает вбок, Лиз и Дэвид выходят в узкий коридор и идут мимо кабинетов до самого конца. Там, у последней двери, их ожидает какой-то мужчина.

— Прошу, входите, — приглашает мужчина и кладет теплую руку на плечо Лиз.

В кабинете стоит большой тем ный стол, загромо-жденный кипами бумаг и фотоснимков, а за столом сидит другой мужчина. Он постарше того, который встретил Лиз и Дэвида в коридоре. Лиз смотрит на более молодого мужчину и ничего не чувствует; она оглядывается вокруг и видит, что все в этой комнате угловатое и нескладное. Затем она смотрит на мужчину постарше, очки которого подняты налов. Зачем он так их поднимает?

— Добро пожаловать в Кейптаун, — приветствует мужчина, и голос его доносится издалека, словно с Луны.

— Сразу расскажу, что нам известно о ситуации на текущий момент, — продолжает он. — На Тристан направили корабль, и пару часов назад он подплыл к острову.

Лиз вся подается вперед.

— Но ему необходимо дождаться подходящего ветра, — уточняет мужчина, и Лиз подвигает к себе стул, ножки которого скрипят. На ее лице горит вопрос.

— Движения на берегу пока не замечено, — отвечает мужчина на ее немой вопрос, — но команда спасателей — люди опытные, и они сделают все, что только смогут. Прочешут каждый уголок острова.

Но консервный завод погребен под лавой, — думает Лиз; она знает, что женщина рядом с нею думает о том же.

Да, радом с Лиз сидит еще одна женщина. Марта.

— Консервный завод погребен под лавой, — произносит вслух Марта, а Лиз мысленно заклинает ее: молчи.

Чиновник за столом растерянно переводит взгляд с Лиз на Марту.

В разговор вступает Дэвид:

— Да, лава накрыла завод и соседний с ним дом, но после этого она больше не двинулась с места.

— Спасатели сделают все, что только смогут, — повторяет мужчина за столом и опускает очки на переносицу: так он выглядит более внушительно. А еще он выглядит так, словно на лице у него есть теплая улыбка, хотя сейчас он и не улыбается; тепло выжидательно притаилось в уголках его рта, и Лиз видит это.

— Прошу вас положиться на мои сведения, — твердо произносит мужчина. — Обещаю, как только у нас появятся новости, мы немедленно известим вас.

— Спасибо, — кивает Дэвид.

— И это все? — спрашивает Лиз; но почему ее голос такой тихий?

— Лава не остановилась, — говорит Марта, и никто не знает, что ответить.

Когда они снова выходят на улицу, Лиз смотрит на здания с острыми углами, на машины с закругленными краями, на беззаботно гуляющих людей. Смотрит и не верит, что сможет когда-нибудь разговаривать с этими людьми так, чтобы они поняли ее, а она — их, хотя говорить они будут на одном языке.

Ей нужен только ее сын, больше никто.

Даже Ларс не нужен — она вздрагивает от этой мысли, потому что Ларс был нужен ей всегда, с тех пор, как она себя помнит.

А теперь ей нет до него дела.

Ларс умер; но даже если нет, даже если он жив, он боится однообразия, боится стать таким же, как все.

Лиз вспоминает руку молодого мужчины на своем плече.

Вспоминает улыбку, притаившуюся в уголках губ мужчины постарше, и понимает: эта улыбка — самое настоящее из всего, что она успела увидеть в Кейптауне.

Тристанцы всегда верили в то, что видят. Вот и сама Лиз однажды стояла на родном острове, восхищаясь пейзажем, и говорила мужу: даже если Тристан взорвется…