Трисвечница

А вот какой духовный путь выбрать – не могла понять. А юрод Карпуня указал.

Он при первой же встрече с Анной подметил: «О! Это наша!» И стала Анна юродствовать.

Я слушала про Анну, а меня все подмывало спросить про ее дочек – про Аниську, Ганю и Мотрю. Хоть уже и говорил про них Василий Афанасьевич, только хотелось мне, чтобы и Григорий что-нибудь рассказал. Ерзала я на скамейке, ерзала, да так и не решилась спросить о них. И тут меня выручила маменька.

– И как только дочки при такой матери растут… – качнувшись на табуретке, то ли спросила она, то ли сказала свои мысли вслух.

Тут словно тучка какая накрыла светлое лицо Григория. Насупился он, а потом потер узловатой пятерней затылок:

– Вот что, милоньки… Анна и без нас знает, что об Аниське, Гане и Матреше заботиться надо. А еще знает она слова Христовы про то, чтобы люди не заботились, что им есть, пить или во что одеться.

С другой стороны, куда нам без забот – что поесть, попить, во что одеться, где жить… Но! «Ищите прежде всего Царства Божия и правды его, и сия вся приложатся вам». Так Христос говорил. Да…

Тут Григорий, прожевав какое-то слово, закрыл глаза и замолчал. Минуту молчит, другую, третью. Мы уж подумали, что он уснул.

– А знаете что? – неожиданно оживился старец. – Расскажу-ка я вам про Петриных побольше.

Мне вдруг подумалось, что он, когда молчал, решал, надо ли говорить о семейной жизни Петриных. Видать, привык Григорий о духовном рассуждать, а разговор о людях… Можно ли их обсуждать? Оказалось, можно. Рассказ старца был каким-то рассуждающим, назидательным.

– Первую дочь Петрины назвали Анисия, что значит «совершающая», «совершенная», – потеребив бороду, раздумчиво и наставительно промолвил Григорий. – В послушании выросла. У родителей, у старцев. Значит, все их наставления совершает. Вот такая она – послушливая, совершающая. Человек Аниська радостливый. Правда, бывает, что и загрустит, затужит. Только это мало кто видит. Все потому, что она печаль прячет за тихой своей улыбкой. И вот что я вам, милоньки, скажу…

Тут старец Григорий задумался, и глаза его странными стали, будто бездонными. Потом он тряхнул головой, посмотрел вокруг, будто не узнавая нашу избушку, и продолжил:

– Характер у Анисьи добрый, покладистый, и потому вокруг нее соберется много девиц, которых она духовно окормлять станет. Так она совершит самое главное – Божию волю, предназначение свое. И станет во всем достойна своего имени, то есть свершившей, совершенной. Да…

Я заерзала, а маменька, очнувшись от своих дум, спросила:

– А Мотря… э-э… Матрона? Я где-то читала, что ее имя значит почетная?

– Почетная? Нет, Матрона – значит «почтенная», «знатная», – сказал Григорий, гладя свои заштопанные на коленях штаны.

– А какая она, Матрона? – спросила я.

– Домашняя, – ответил Григорий, погладив простенькую скатерть на столе. – На людях показываться не любит. Все-то дома сидит, порядок, чистоту наводит. А главное – простая-препростая. По характеру спокойная, терпеливая. Тихая, скромная девочка растет. А сердечко ее, как и у Анисьи, Богу Единому принадлежит… Так-то вот, милоньки мои.

– А Ганя, Агафья, как я читала, значит «добрая»? – спросила маменька.

– Правильно, добрая. Надо же, какая ты книгочейка! – И тут Григорий опять уплыл взглядом в неведомую даль. Опять встряхнул головой и сказал: – Некоторые люди будут думать, что Ганя строга. А почему – не всякий поймет. А ведь она не к людям, а к людским грехам строга будет. К людям добра, а к их грехам строга. И вот что еще, милоньки… Господь Ганю даром прозорливости наградил. Не зря Анна говорит: «Ганя у нас не земная, а небесная». Ей сейчас всего шесть годков, а соседи Петриных ее уже спрашивали об урожае: сколько мер зерна соберут они осенью. Ганя отвечала. А когда соседи посчитали, то оказалось, что Ганя сказала все правильно. Так-то, Акулина, так-то…

Григорий помолчал немного, словно задумавшись, потом опять заговорил:

– Когда Анна была беременна, я духом прозрел, что она двойню носит. И правда. Двойню родила Анна. Одну девочку назвали Марией, вторую Агафьей. Только Маша вскорости скончалась. А ведь она была здоровее хиленькой Гани. Значит, есть в этом Божий Промысл. А? Есть? И мнится мне, что будет она здоровьем телесным слаба, а духовным крепка. И все они, сестры Петрины, будут как три свечи в единой трисвечнице. Свечи, едино горящие до неба…

И тут глаза Григория заволокло какой-то неземной голубизной. Он медленно провел ладонью по лицу и, распрямив плечи, сказал:

– Вот ты, Акулина, спрашивала, как Аниська, Мотря и Ганя при такой матери живут? Скажу прямо: нелегко живут. Достается им. То насмешки терпят, то клевету. Терпят с Божией помощью. Да еще радуются о Господе нашем Иисусе Христе. Вот…

– М-м-да… Слышала я, что на Петриных клевещут. Особо на Анну. И с чего только? Ну право – с чего? – взволнованно спросила маменька, взмахнув рукой и задев рукавом чашку, в которую собиралась налить чаю Григорию. Чашка покатилась по скатерти, упала на пол и осталась лежать на боку на цветастом половичке. Лежит себе полеживает. Мне показалось, что она даже довольна, чашка эта.

Григорий, медленно наклонившись, поднял ее и сказал:

– Вот так, как эту чашку, и Анну задевают… А она довольна, чашка-Анна, потому как юродка. А на юродов всегда клевещут, потому как они укор для тех, кто Христовы заповеди не блюдет. Сами-то юроды укором быть не хотят. Грешниками себя считают. У нас ведь как? Грешники праведниками стараются выглядеть, а праведники грешниками себя считают, потому и юродствуют. И укоры свои в юродство облекают.

Григорий поставил на стол чашку и сказал:

– Вот, к примеру, как Анна своего брата укорила. Захотел он, милоньки мои, тайно, без благословения отца и матери жениться. Тогда Анна, юродствуя, взяла кочергу и поскакала на ней по селу. Те, кто ее видел, смеялись, качали головами и спрашивали с насмешкой: «Куда ты скачешь, Аннушка, куда торопишься?» – «К братцу на свадьбу спешу». – «А разве он женится?» – «Женится!»

Никто этому не верил, потому что все знали: родители не дали ему благословения на женитьбу. А тот увидел сестрицу в окошко и услыхал, что она рассказала односельчанам про его греховное намерение, раскаялся и оставил свой замысел. Так-то вот, милоньки мои, так-то…

Оно, конечно, Анна не кочергой брата от греха уберегла, а молитвами своими неусыпными. Юроды, они за других сильно молиться могут, ой, как сильно! Вот, к примеру, как Карпуня, то бишь Василий Афанасьевич. Божий человек… – задумчиво пошевелив кустистыми бровями, произнес Григорий. – В юности, как и батюшка Серафим Саровский, Вася упал с колокольни и нисколько не повредился. Очухался и уразумел, что чудо Божие над ним свершилось. С того времени стал усердно молиться, поститься и вести жизнь подвижническую. Хотел в монастырь уйти. А родители, Афанасий и Ирина, не благословили. Настояли, чтобы женился. Он послушался их. Только с женою жить не смог. Влекло его жить с Господом, а не с женой. Что делать? И брак честен, и ложе не скверно… Только к Господу его влекло больше, чем к семейной жизни. Не знал он, что делать. Отправился странствовать, волю Божию искать. Добрался до Святой Горы Афонской. Восемь лет там провел. Постригся в иночество с именем Вонифатий. А потом Господь указал ему на то, чтоб он на родину вернулся, и определил встать на путь юродства. Ну, а так, конечно же, Карпуня – книгочей. Даже стишки писать умеет.