Триумф и трагедия императора

Страх, непреодолимый и всё усиливающийся страх, охватывал постепенно некоторую часть высших слоёв русского общества. Неужели погибло всё? Неужели так, без сопротивления, и сдать Россию? Почему не докончили битвы под Смоленском? Почему ушли? Не изменник ли немец Барклай?

Александр I сам подрывал по мере сил авторитет Барклая. Так, он с явным одобрением лично передал генералу Роберту Вильсону, комиссару английского правительства, слова, сказанные атаманом Платовым Барклаю после эвакуации Смоленска: «Вы видите, — я одет только в плащ. Я никогда больше не надену русского мундира, так как это стало теперь позорным»[Wilsоn K. Narrative of events auring the invasion of Russia. London, 1860, стр. 115.].

Александр I переживал самые мучительные дни своей жизни. Придворные были в панике. Растерянность возрастала. Мещанство и крестьянство говорили разное и о царе и о Наполеоне. С Наполеоном дело было уже давно неясно. В 1807 г. до июня он был с церковного амвона провозглашён предтечей антихриста, а в разговорах — самим антихристом и истребителем христианской веры, с июня того же 1807 г. антихрист стал внезапно, без малейших переходов и объяснений, другом и союзником русского царя. Теперь он снова оказался антихристом и пол-России завоевал почти без сопротивления. Гибель Смоленска навела уныние. «Раздразнили царь и царский брат Константин мужика сердитого», — говорили в эти первые месяцы войны в народе. Но чего именно хочет «сердитый мужик», было загадочно. Однако с первых же дней всё более и более разгоралась в русском народе вражда, чувство обиды, жажда мести, жгучее желание отплатить вторгшемуся насильнику и грабителю. Все эти чувства, усиливаясь с каждым днём, и породили грозное всенародное сопротивление, погубившее великую армию завоевателя. В дворянстве опасения были гораздо сознательнее, определённее и сильнее, чем в «простом» народе. Победа Наполеона грозила в их глазах уже не только продолжением и упрочением блокады, но и потрясением основ крепостного права. Хотя на самом деле Наполеон не только не пытался уничтожить крепостное право в занятых им областях, но и всякое самостоятельное покушение крестьян избавиться собственными силами от гнёта своих помещиков беспощадно подавлял силой оружия. И всё же отдать Москву без боя казалось царю и дворянству невозможным, да и солдаты не очень понимали смысл отступления. Когда русская армия, отступив от Гжатска, пришла в Царёво-Займище (29 августа), у неё уже был новый главнокомандующий. Александр сменил Барклая и назначил Кутузова, которого давно терпеть не мог, но других более подходящих генералов теперь не было. На Багратиона полагались меньше, да и фамилия у него тоже, как и у Барклая, была нерусская.

Кутузов знал, конечно, что Барклай прав, что Наполеона погубят (если вообще что-нибудь его погубит) отдалённость от базы, невозможность длительной, годами или даже долгими месяцами длящейся войны в нескольких тысячах километров от Франции, в пустынной, скудной, враждебной громадной стране, недостаток продовольствия, непривычный климат. Но ещё более точно Кутузов знал, что отдать Москву без генеральной битвы не позволят и ему, несмотря на его русскую фамилию, как не позволили сделать это Барклаю. И он решил дать эту битву, ненужную, по его глубочайшему убеждению, как он дал в своё время, тоже против своего убеждения, аустерлицкое сражение. Излишняя стратегически, она была неизбежна морально и политически. Для Наполеона смена Барклая, ставшая ему тотчас известной через лазутчиков, была сигналом, что русские решились, наконец, на генеральное сражение.

Утром 4 сентября он приказал Мюрату и Нею двинуться из Гжатска в Гриднево. Русская армия замедлила отступление и остановилась. Её арьергард опирался на несколько укреплений. Наиболее выдвинутым навстречу наступающим французам был редут, устроенный русскими у деревушки Шевардино. Наполеон, прибыв с гвардией в село Гриднево, сейчас же занялся изучением простиравшейся перед ним равнины, где наконец остановилась русская армия. Ему доложили, что Шевардинский редут занят многочисленными силами. В подзорную трубу далеко за полувысохшей речонкой Колочей виднелись расположения русской армии. Лазутчики донесли вечером 4 сентября в императорский штаб, что русская армия остановилась и заняла свои позиции уже за два дня перед тем и что близ деревни, виднеющейся вдали, также сооружены укрепления. На вопрос, как называется деревня, лазутчики ответили: «Бородино».

3

Бородинская битва много раз приковывала к себе внимание и историков, и военных специалистов, и великих художников слова, и великих живописцев. Судьба наполеоновской империи переломилась не на Бородинском поле, а во время всего этого русского похода: Бородино было лишь одним из актов трагедии, но не всей трагедией. Даже и весь русский поход не был ещё концом, а лишь началом очень пока далёкого конца.

Воображение современников и потомства всегда приковывалось к Бородинскому полю с его тысячами трупов, которых долгие месяцы никто не убирал.

Приблизился миг, которого Наполеон не переставал ожидать и о котором он не переставал мечтать ещё в Дрездене, а потом на Немане, в Вильне, в Витебске, в Смоленске, в Вязьме, в Гжатске. Подойдя теперь к месту, где суждено было разразиться одному из самых страшных побоищ, какие только были до тех пор в истории человечества, Наполеон имел в своём непосредственном распоряжении в три с половиной раза (приблизительно) меньше сил, чем в первый момент своего вторжения в Россию.

Болезни и трудности похода, дезертирство, мародёрство, необходимость подкреплять далёкие фланги и тылы на рижском и петербургском направлениях, с одной стороны, и на юге против войска, идущего из Турции, — с другой, необходимость всё более и более серьёзно обеспечивать гарнизонами колоссальную линию сообщений от Немана до Шевардина — всё это страшно уменьшило великую армию. Наполеон в момент, когда он подошёл к Шевардинскому редуту, имел 135 тысяч солдат и артиллерию в 587 пушек. У русских было 103 тысячи регулярных войск и 640 орудий, 7 тысяч казаков и около 10 тысяч ратников ополчения. Русская артиллерия качественно не уступала французской, а количественно превосходила её. Слишком много пало лошадей у Наполеона, и далеко не все пушки он мог подтянуть от Могилёва, Витебска и Смоленска к Московской дороге.

Во время Бородинского сражения ставка Наполеона находилась в деревне Валуево.

Наполеон был совершенно уверен в победе, и начало дела только укрепило его уверенность. 5 сентября он приказал атаковать Шевардинский редут. Мюрат отбросил часть русской кавалерии, а генерал Компан после артиллерийской подготовки с пятью пехотными полками пошёл штурмом на Шевардино и после упорного штыкового боя взял редут. Французы с удивлением рассказывали поздно вечером, что русские канониры не бежали, хотя имели эту возможность, когда атакующие ворвались в редут, а упорно сражались и были переколоты на месте. На рассвете 6 сентября Наполеон сел на лошадь и почти не слезал с неё весь день. Он боялся, что русские, стоявшие в нескольких километрах от Шевардина, уйдут после падения этого редута. Но опасения его были напрасны: Кутузов стоял на прежних позициях. Император так боялся нового отступления русских без генерального боя, что только потому и отверг предложение Даву, клонившееся к обходу левого фланга русской армии крупными силами (со стороны Утицы), так как этот манёвр мог спугнуть Кутузова, и он мог уйти.

После Смоленска и окончательного решения не растягивать войну на два года, а кончить всё в один год, главной, непосредственной целью для Наполеона было войти в Москву и из Москвы предложить царю мириться. Но как ни жаждал Наполеон овладеть Москвой, он ни за что не хотел получить её без боя: истребление русской армии, т.е. генеральная битва под Москвой, — вот чего нужно было достичь какой угодно ценой, а не гоняться за Кутузовым, если тот вздумает уйти за Москву, к Владимиру или к Рязани, или ещё дальше. Оттого-то Барклай и Кутузов и не хотели сражения, что Наполеон его очень хотел. Но Барклай теперь молчал, обязанный после Царёва-Займища беспрекословно повиноваться Кутузову, а Кутузов тоже молчал, не имея сил взять на себя страшную ответственность и уйти без боя, бросив Москву на произвол судьбы, хотя и спасая этим армию.

Наполеон в течение всего этого дня, 6 сентября, следовавшего за взятием Шевардинского редута, не начинал битвы. Он приказал дать солдатам основательно отдохнуть, выдать усиленные рационы, составлял и детализировал планы действий на следующий день, уточнял индивидуальные приказы маршалам и генералам, толпой сопровождавшим императора в его разъездах. И он сам, и они, и простые солдаты постоянно поглядывали в сторону видневшегося издали русского расположения: не ушёл ли Кутузов. Но всё было неподвижно: русские войска оставались на месте.

Наполеон был простужен, но в течение всего этого хлопотливого дня не показывал ни малейших признаков утомления.

Наступила ночь. Армия улеглась рано, так как было известно, что бой начнётся на рассвете. Наполеон почти не ложился, несмотря на физическое и умственное напряжение в течение всего дня. Он скрывал своё волнение, но на этот раз ему это плохо удавалось; он разговаривал с адъютантами, но они видели, что он не слушает их. Он всё выходил из палатки посмотреть, горят ли огни в русском лагере. Солнце едва встало, как Наполеон дал приказ двинуться на русских, и вице-король Италии Евгений Богарне со своим корпусом бросился согласно императорской диспозиции на деревню Бородино на левом фланге. Даву, Ней, Мюрат один за другим устремились со своими корпусами на Багратионовы флеши у села Семеновского в центре. Раздался такой оглушительный и уже не прекращающийся грохот артиллерии с обеих сторон, что даже люди, побывав под Эйлау и под Ваграмом, ничего подобного не слыхали.

В течение всего этого долгого ещё тёплого сентябрьского дня Наполеон, судя по свидетельству очевидцев, пережил смену двух настроений. На рассвете, когда солнце только начало всплывать над линией горизонта, он весело воскликнул: «Вот солнце Аустерлица!» И это настроение длилось всё утро. Казалось, русских начинают постепенно и неуклонно выбивать из их позиций. Но и в эти часы первого, могущественного натиска французов на Шевардинский редут, в ставку, откуда император наблюдал битву, уже начали поступать довольно тревожные известия, перемежаясь с радостными и победоносными. Так, императору уже в ранние утренние часы доложили, что один из его лучших генералов, командир 106-го линейного полка Плозонн, ворвался со своим полком в деревню Бородино, выбил оттуда русских егерей, которые совершенно истребили часть его полка, убив Плозонна и многих его офицеров. Правда, подоспела помощь, и французы заняли Бородино. Но обстоятельства гибели Плозонна показывали, что русские дерутся в этот день ожесточённо. Затем примчался адъютант с известием, что наступление маршала Даву развивается успешно, но за ним — другой, сообщивший, что лучшая дивизия корпуса Даву, дивизия генерала Компана, попала под страшный огонь, что Компан ранен, его офицеры ранены или перебиты, что сам маршал Даву, поспешивший на помощь, штурмовал русские батареи, обстреливавшие Компана, взял их, и опять русские канониры (как за два дня до того в Шевардине) были перебиты на своих пушках, так как стреляли до последней минуты, и одно из их ядер убило лошадь под маршалом Даву, а сам маршал контужен и упал без сознания.