Триумф и трагедия. Политический портрет И.В.Сталина. Книга 2
Шрифт:
…В день юбилея, встав, как обычно, в 11 часов утра, Сталин чувствовал себя нормально. Происшедшее вчера показалось ему малозначащим эпизодом. А ведь сегодня – тяжелый день. После чествования на Политбюро весь вечер предстоит выслушивать бесконечные панегирики и славословия в его честь. Все будут соревноваться: кто найдет новые эпитеты, кто осветит новые заслуги «великого вождя». Весь декабрь «Правда» печатала статьи, рапорты, репортажи о подготовке страны к юбилею. С каждым днем вал славословия нарастал. Приехав в Кремль, Сталин долго изучал газеты, подробно знакомился с кипой производственных рапортов о выполненных обязательствах в честь его 70-летия. Доклады шли из всех республик, краев, областей. Но, пожалуй, не меньше торжествующих донесений шло из бесчисленных организаций ГУЛАГа.
Сталин, листая в тиши кабинета бумаги, не раз ловил себя на мысли: неужели вся эта коленопреклоненная любовь обращена к нему? Что это? Игра исторического случая? Фантастическое везение? Или действительно он – редчайший самородок? Отгоняя эти, теперь уже совсем не нужные мысли, Сталин не без торжества отмечал про себя: главное – он сильнее и всех духом. Никто не способен так целеустремленно идти к цели, как он…
Перелистывая страницы газет, почти полностью посвященных ему, он уже несколько раз натыкался и на неюбилейные материалы, совпавшие с его датой. В Болгарии шел процесс над «государственным преступником Трайчо Костовым и его сообщниками» и почти одновременно в СССР – над группой бывших военнослужащих японской армии, обвиняемых в подготовке и применении бактериологического оружия. Вместе с тем печать была лишь отголоском его планетарной славы: он знал, что в тысячах, сотнях тысяч коллективов (и не только в нашей стране) шли и идут собрания, посвященные его юбилею.
Почти за час до начала торжественного собрания Большой театр был полон. Тщательно отобранные и «просеянные» люди заполнили празднично украшенный зал. За полчаса до начала подъехал и Сталин. В комнате президиума встреченный аплодисментами генералиссимус тепло поздоровался с Пальмиро Тольятти, Мао Цзэдуном, Вальтером Ульбрихтом, Юмжагийном Цеденбалом, Иоганом Копленигом, Долорес Ибаррури, Георге Георгиу-Дежем, Вылко Червенковым, Вильямом Широким, Матьяшем Ракоши, Францишеком Юзвяком, Ким Ду Боном, Анри Мартелем, Вилле Песси, советскими товарищами.
Когда президиум вышел на сцену, зал никак не мог успокоиться. Овации были долгими и бурными. Накануне Маленков показал Сталину план размещения гостей в президиуме, но Сталин тут же внес свои коррективы. Он не пожелал сидеть в центре. Мы знаем, что часто на съездах, пленумах, совещаниях он садился во второй ряд, пользуясь случаем подчеркнуть свою «скромность». Сейчас это сделать было невозможно, ведь юбиляр! Сталин сдвинул свое место значительно правее председателя, указав карандашом, что справа от него должен сидеть Мао Цзэдун, а слева Хрущев.
После короткой вступительной речи Шверника, многократно прерываемой бурными аплодисментами, как только оратор упоминал имя «вождя», начались выступления. Весь вечер в зале звучало: «гений», «гениальный мыслитель и вождь», «гениальный учитель», «гениальный полководец»… Только Мао Цзэдун назвал его «великим». Может быть, в этом был потаенный смысл? Множество ораторов сменяли друг друга на трибуне. Выступали посланцы союзных республик, коммунистических и рабочих партий, представители молодежи, творческих организаций. Это было концентрированное выражение «любви народов». К концу заседания в президиуме многие устали. На фотографиях и кадрах кинохроники того далекого дня видно, что Берия, Ворошилов, Молотов и Микоян, явно утомленные от бесконечных вставаний и аплодисментов, думают о чем-то своем. Возможно, один – о честолюбивых планах, другой – о долгой опале, третий… впрочем, у каждого из них были поводы для размышлений. Сталину было уже трудно сосредоточиться и вникать в тот обвал славословия, который продолжался несколько часов. «Вождь», если бы знал диалоги Платона, мог бы всерьез подумать, что ему удалось осуществить вековую мечту человечества – создать «идеальное государство», в котором устранено главное разрушающее начало: противоборство богатства и бедности.
Действительно, в его государстве не было ни богатых, ни нищих. Он не хотел ответить в эти часы даже себе: были ли несчастные? Были. Тысячи. Сотни тысяч. Если точнее – миллионы. Было среди них немало
полицаев, шкурников, расхитителей, валютчиков, обыкновенных воров и грабителей. Но, пожалуй, более половины – те, кто лишь показался опасным триумфатору и органам.За несколько дней до этого торжественного собрания Сталин утвердил доклад министра внутренних дел С. Круглова о результатах очередного Особого Совещания, заседавшего почти ежемесячно. К докладу был приложен протокол более чем на сто человек «по делам на членов семей изменников Родины». Все они «осуждены к ссылке в северные районы Союза ССР». Закон суров, а он действует по закону. Поэтому кто говорит, что Сталин беспощаден? Почему на Западе до сих пор перепевают на старый троцкистский мотив выдумки о его жестокости? Разве не он совсем недавно одобрил представление Круглова, в котором тот писал:
«В исправительно-трудовых лагерях и колониях МВД в настоящее время содержится вместе с осужденными матерями 14 170 детей в возрасте до 4-х лет, а также 7220 беременных женщин. Это количество детей более чем в 3 раза превышает лимиты (выделено мной. – Прим. Д.В.) имеющихся в лагерях и колониях «домов младенца». А посему предлагаю освободить этих женщин, заменив им тюремное заключение исправительно-трудовыми работами по месту жительства…»
Сталин, слушая бесконечные хвалебные речи, иногда устало откидывался на спинку стула: бремя славы утомляло «вождя», но и обходиться без нее он уже не мог. Генералиссимус заметно оживлялся, когда его славили стихами. Якуб Колас, выступая от Белоруссии, прочел свое длинное стихотворение, куда была втиснута вся биография Сталина, заканчивающееся словами:
Ты знамя победы. Ты символ свободы.
Ты к счастью народы ведешь.
Живи же, учитель наш, долгие годы.
Тебя прославляют в песнях народы.
Великий отец наш и вождь.
Как хорошо, что он не поддался искушению уступить Маленкову, который настойчиво поддерживал предложение группы писателей опубликовать ранние стихи Джугашвили… «Вождь» не должен поддаваться сиюминутным соблазнам. Откуда он мог знать, что через 30 лет человек, который тоже будет Генеральным секретарем, удостоится Ленинской премии по литературе, не написав ни строки «своих» сочинений!
Бурные аплодисменты вызвало чтение стихов А. Твардовским. Сталину могли особо понравиться слова поэта:
Пусть весны долгой, долгой чередой,
Листву листве, цветы цветам на смену
Несут над Вашей славной сединой,
Над жизнью, в мире самой драгоценной!
Думаю, что Твардовский говорил эти слова искренне. И в них – выражение нашего общего ослепления, веры в идолы, а не идеалы. Все были как в религиозном экстазе, славя «вождя». Он олицетворял социализм. Веря в «вождя», верили и в идеалы, которые, казалось, он воплощал. Степень этого славословия равна степени унижения народа.
Цепкая память «вождя» закладывала в «компьютерные» ячеи слова Мао Цзэдуна: «Вождь рабочего класса всего мира»; Пальмиро Тольятти: «Обязуемся и впредь быть верными Вашему учению»; Ким Ду Бона: «Да здравствует великий Сталин – спаситель корейского народа»; Анри Мартеля: «Вы – гениальный теоретик и великий революционер»; Вальтера Ульбрихта: «Честь и слава Вам, гениальному кормчему»; Матьяша Ракоши: «Венгерские рабочие и крестьяне называют товарища Сталина «родным отцом»… Зал оживился, когда Вылко Червенков преподнес благодарственное письмо, подписанное пятью миллионами (!) трудящихся Болгарии – почти всем взрослым грамотным населением страны.
Семидесятилетний «вождь», отправляясь на следующий день на банкет, еще успел прочесть в Кремле десятки телеграмм от зарубежных государственных деятелей. Поскребышев, стоявший рядом, внимательно следил, как старческие руки «Хозяина» откладывали в сторону один лист за другим. Закончив, встал и, уже выходя из кабинета, вдруг обернулся к своему помощнику:
– Кто это тебя надоумил написать о цитрусовых?
Поскребышев не ожидал этого вопроса, смутился, но быстро ответил:
– Суслов и Маленков порекомендовали. Читали в отделе пропаганды; сам Михаил Андреевич смотрел.