Тривейн

Эндрю никогда не забывал судилища в Бостоне. Такое не должно с ним случиться! И он, надо отдать ему должное, процветал, наполняя рынок тем, в чем тот отчаянно нуждался. Работал он весьма умело, тщательно взвешивая все «за» или «против», идя на сделку лишь тогда, когда был твердо уверен в том, что она выгодна. Но при этом никогда не переступал той черты, за которой преимущества добивались любой ценой. Главным критерием в работе для него всегда оставалась честность.

Вместе с мужем росли и дети. Они кричали, бегали, съедали огромное количество каши, бананов и молока, им без конца меняли трусишки и маечки. Филис безумно любила их, казалось, жизнь ее наполняется каким-то новым смыслом. Но потом... Потом она вдруг поняла, что все идут вперед – и муж и дети, – только она отстает. Счастье и радость постепенно оставляли ее, как это случалось со многими.

Особенно она это почувствовала в те дни, когда дети пошли в школу. Поначалу ей нравились мир и тишина, когда умолкли в доме пронзительные, постоянно чего-то требующие детские голоса. Но потом Филис поняла, что осталась совсем одна. Служанка, прачка и мастера, приходившие в дом, были не в счет...

Ее немногие подруги уехали вместе с мужьями, окрыленные мечтами о том, что им удастся что-нибудь сделать в окрестностях Нью-Хейвена – Хартфорда. Своих же соседей, представлявших высший и средний классы, она могла выносить час-два, не более. А вообще-то у них сложился свой круг, и Ист-Хейвен был самым подходящим для них местом. К тому же ист-хейвенские жены недолюбливали Филис из-за того, что она не нуждалась в их обществе и совсем его не ценила. Это недружелюбие, как часто бывает в подобных случаях, привело к тому, что Филис оказалась в изоляции. Что делать, она была и оставалась для них чужой.

Постепенно Филис стало казаться, что она сама старая, никому не нужная вещь. Муж ее чаще отсутствовал, чем бывал дома, и, хотя она прекрасно понимала, что так и должно быть, отделаться от мысли, что безвозвратно потеряла свой собственный мир, в котором что-то значила и что-то делала, не могла.

Особенно остро это почувствовала Филис, когда ушли постоянные заботы о детях, и ей уже не нужно было терпеливо объяснять что-то непонятливым няням, следить за тем, как дети едят, отдыхают. Теперь все это было ни к чему: дети отправлялись в частные школы в восемь тридцать утра и возвращались лишь в половине пятого, когда вот-вот должен был начаться час «пик» на дорогах. Этот промежуток времени, когда богатые белые дети находились в богатых частных школах, их богатые белые матери называли «восьмичасовым освобождением».

Чтобы чем-то занять себя, Филис попробовала ходить в различные светские клубы. Надо сказать, Эндрю приветствовал ее начинание, сам, правда, появляясь там довольно редко. Однако и эти клубы, и их члены быстро надоели Филис, в чем она сначала боялась признаться даже себе самой. Потом Филис решила, что во всем виновата сама. Сотни раз она задавала себе один и тот же вопрос: чего же она, в конце концов, хочет, но так и не смогла найти ответа.

И тогда она решила вернуться на работу в компанию. Правда, теперь она работала уже не на каком-то там складе: ее контора находилась в центре города, среди самых что ни на есть современных зданий. Фирма «Пейс – Тривейн», постоянно наращивая и без того высокую скорость, активно участвовала в гонках за прибылью, и Филис быстро поняла, что жене молодого президента неудобно сидеть в одной из контор. Она ушла, и Эндрю вздохнул свободнее, чего Филис, естественно, не могла не заметить.

В конце концов она нашла способ облегчить свою участь: средство от депрессии в огромных количествах подавалось на всех приемах. Все началось с небольшой порции «Харвиз бристол крим». Затем она перешла на простой «Манхэттен», который очень скоро был заменен двойным. А еще через несколько лет Филис уже всему предпочитала водку: именно она давала ей жизненную силу.

Боже, как она понимала Элен Мэдисон! Бедную, растерявшуюся, богатую, нежную и избалованную Элен, которая нашла способ успокаиваться. «Никогда не звоните ей после шести часов вечера...»

Ее память с болезненной ясностью хранила воспоминание о том дождливом дне, когда Энди нашел ее. Она попала в аварию – не очень серьезную, но которая ее тем не менее испугала. Возвращаясь с очередного приема, она не удержала машину на скользком шоссе и врезалась в дерево всего в ста ярдах от ведущей к дому дороги. Выскочив из разбитой машины, в панике бросилась к дому и заперлась в спальне, предварительно закрыв и входную дверь.

Напрасно примчавшийся следом взволнованный сосед пытался выяснить, в чем дело. Служанке пришлось звонить Эндрю в офис. Уговорив Филис открыть дверь, Эндрю произнес всего несколько слов, но они полностью изменили ее жизнь, положив конец этому ужасному марафону.

«Ради Бога, Филис, помоги мне!»

* * *

– Мама! – Голос дочери нарушил тишину новой спальни. Филис почти закончила разбирать вещи. – Тебе пришло письмо из Бриджпорта, из университета... Ты будешь читать этой осенью лекции?

Транзистор Пэм гремел внизу. Филис и Энди расхохотались, когда встретили свою дочь вечером в аэропорте Даллеса: они услышали ее транзистор прежде, чем она появилась у выхода.

– Только двухнедельные семинары... Принеси, пожалуйста, письмо.

Бриджпортский университет... Странное совпадение. Дочь упомянула о нем именно тогда, когда она предалась воспоминаниям. Ведь, по сути, именно письмо из Бриджпорта стало результатом ее «решения», как она сама называла его.

– Конечно, здесь не обошлось без Энди. Хотя он и считал, что тяга Филис к спиртному стала уже чем-то большим, чем просто привычкой, он отказывался видеть в этом проблему. У него и без этого забот выше головы, а пристрастие Филис к выпивке вполне объяснимо: большая домашняя нагрузка, отсутствие своего дела. Ничего сверхъестественного он в этом не находил: в кругу его друзей подобное случалось часто. Причину все видели в одном: жизнь взаперти, выпавшая на долю их жен. Пришлось и ему убедиться в этом. Филис пила только тогда, когда оставалась одна. Стоило им поехать куда-нибудь вместе, ни о каких выпивках не было и речи.

И все-таки именно в тот дождливый вечер они поняли, что проблема существует и решать ее следует вместе. Тогда же родилась идея найти для Филис интересное дело, которое потребует много времени и значительных энергетических затрат. Идея эта пришла в голову Эндрю, но он заговорил о ней так мягко и ненавязчиво, что оба поверили, будто она принадлежит Филис...

Она не долго искала интересное дело, воспылав вдруг любовью к истории средневековья и Ренессанса. Она буквально зачитывалась историческими хрониками Даниеля, Холиншеда, Фруассара и Виллани, погружаясь в неведомый, мистический и прекрасный мир реальности и легенд, замешанных на были и фантазии.

Начав с весьма прохладного слушания специальных курсов в Йеле, она почувствовала, что увлечена, что в этой страсти вполне может соперничать с мужем, который с тем же пылом отдавался делам своей компании. Более того, в один прекрасный день Филис почувствовала, что академический подход к изучению вечно живой истории бесконечно далек от нее. Ужасны были давно устаревшие методы, с помощью которых академики все еще пытались исследовать в высшей степени поэтическое творчество средневековых мудрецов. И Филис поклялась себе в том, что сумеет настежь открыть все двери и проветрить затхлые коридоры старинных архивов. Давно пора по-новому взглянуть на исторические проблемы, ничего при этом не выдумывая и сохраняя верность великим источникам!

Да, теперь Филис смело могла бы сказать, что и у нее" как у Эндрю, есть любимое дело. И чем больше она отдавалась ему, тем быстрее все становилось на свои места. Очень скоро их дом вновь стал таким, каким был раньше, когда каждый занимался собственным делом. Менее двух лет понадобилось Филис для того, чтобы получить ученую степень, а еще через два с лишним года она стала доктором английской литературы. Эндрю отметил это событие огромным званым вечером, и тогда же, исполненный безграничной любви к жене, сказал ей о своем намерении построить Хай-Барнгет. В тот час они оба знали, что заслужили это....