Трое неизвестных

Они прошли в святая святых, в комнату Ксюши. Здесь царил приятный глазу, одухотворяющий обстановку беспорядок. Очевидно, сюда не было входа Владимиру Кирилловичу. Здесь были в неединственном виде проигрыватели и магнитофоны, висели наушники, наплывом на кровати лежали пластинки. Сергей почувствовал себя почему-то увереннее. Наверное, от вида беспорядка.

– Ты какую музыку любишь?

Садофьев задержался с ответом. Сказать правду, что никакой музыки он особенно не любил и не знал, – стремно. В этой комнате явно царила меломания. Сказать современную? Легко попасть впросак.

– Классическую?

– Да? – Ксения посмотрела на него с удивлением и уважением.

Вообще-то молодежи следовало любить рок, и она его любила, «Агату Кристи», «Алису», «Аквариум». Она их и назвала.

– А, – пошутил Садофьев, – ты любишь всю ту музыку, которая на «А».

Шутка была так себе, но Ксюша весело рассмеялась.

– А я люблю Баха, Бетховена, Брамса – на «Б».

Он подошел к пластиночному развалу и поднял сдвоенный альбом, лежавший сверху.

– Высоцкий!

Ксюша не то, чтобы смутилась, но потупилась.

– Это папа любит.

– С автографом? «Богдану Ильичу…»

– Владимир Семенович пел у них на космодроме.

Во время этого очень содержательного, но не имеющего отношения к делу диалога, Садофьев думал, стоит ли ему переходить к решительным действиям. Дает ли поведение Ксюши ему санкцию на это. Ведь столько уже посмотрено постановок, и к тому же ему стала известна сокровенная тайна отца – Высоцкий. Не сочтет ли она его рохлей. Но, ринувшись в неподготовленную атаку, можно таких дров наломать. Да к тому же здесь этот мажордом. Держиморд. Нет, проявим деликатность, даже стеснительность.

И он не решился. Так разговорами о музыке все и закончилось.

Продолжилась эпоха гуляний. Причем Садофьев заметил, что с Ксанкой что-то происходит. Это было трудно определить словами, скорее всего, у нее внутри шел какой-то напряженный диспут, хотя при этом расположение фигур на доске серьезно не менялось.

Были театры. В частности, знаменитый на Таганке. В связи с ним Сережа сделал открытие, которому очень смеялся, но скрыл причину своего веселья от спутницы, как она ни настаивала. Его душил хохот, но он держался. Дело было в том, что наконец понял, что слова знаменитой песни: «Таганка, все ночи полные огня» относятся не к театру, а к тюрьме.

Хорош бы он был.

Они смотрели там «Принцессу Турандот», после чего Сергей захотел увидеть и классическую постановку в театре Вахтангова. Лишне говорить, что это было организовано. По вечерам, а иногда и днем они наведывались в берлогу Ксюши на Большой Бронной, где его кормили исключительно произведениями Ксюшиного кулинарного искусства. Борщ, творожная запеканка, пельмени… У него оставалось устойчивое впечатление что это какая-то демонстрация, самореклама, потому что на дальнем фоне все время маячила фигура Владимира Кирилловича.

И вот однажды…

Она ему сказала, причем полушепотом, который предполагал какую-то интимность, что сегодня вечером Владимира Кирилловича дома не будет. Он выходной.

– Ладно, – сказал Сергей, – тогда до послезавтра.

Конечно, он догадался, что она имеет в виду, но прикинулся, что не все понимает. Глянув на внезапно подурневшее личико Ксюши, он пожалел о сделанном.

– Не-ет, ты не понял, – сказала она. – Его совсем не будет.

– Ах, совсем…

Забыл сказать, что всю пору ухаживания гаденыш Садофьев крутил беззаботный, как ему казалось, роман с третьекурсницей Иркой Ширковой. Там все было обставлено скромно, как в спектакле Любимова, но отношеньица кое-какие складывались. Сергей приезжал в общагу поздно, третий троллейбус не очень спешил его доставить на место проживания, тормозил у каждого столба. Ирка была независимой, неглупой девчонкой, которая не спешила вешаться на шею красавчику Садофьеву, хотя пару раз и залетала к нему в койку после совместных отмечаний чего-то там. Обычная общажная история, но тут вступил в действие один из самых главных законов общаги: два раза переспал – любовник! Не то чтобы Ирка сильно настаивала на своих призрачных правах, но, с другой стороны, нельзя было отрицать, что нечто вроде таких прав у нее появилось.

Она однажды у него даже спросила:

– А где это ты шляешься вечерами? Только поспать и приходишь.

Потом перестала интересоваться этим вопросом. Узнала. Как, впрочем, и весь институт. Насупилась. Садофьев почувствовал угрозу с ее стороны. И главное – в адрес Ксанки. Это был первый момент, когда он ощутил ответственность за девушку из квартиры с дворецким.

А тут выяснилось, что дворецкого не будет.

Принял душ, переоделся в чистое, поехал.

Против обыкновения, Ксюшка приготовила сразу несколько блюд и достала бутылку вина из огромного шкафа в углу кухни: «Это винотека». «Эх, сюда бы меня с парнями на пару часов, конец бы пришел винотеке», – подумал Садофьев. И тут же ему стало ясно, что винотека эта может со временем стать его собственностью. Такая отчетливая мысль мелькнула и исчезла. Вино оказалось дорогой дрянью, хотя пилось из невероятных фужеров. Сергей все время думал, как бы его не разбить, и все-таки сдвинул локтем и едва поймал.

Ксанка исчезла из кухни. Не было ее довольно долго, Садофьев напрасно прислушивался к звукам квартиры, определить, где она находится в настоящий момент, было невозможно.

Он налил себе кислятины, и в этот момент она появилась – в пеньюаре, с распущенными волосами. Да, совсем упустил главное – волосы у нее были роскошные, вечно заключенные в небольшую башенку на голове.

В глазах у нее стояли слезы.

– Ты сейчас уйдешь, – сказала она, и он почувствовал, что действительно уйти надо. Очень сложен механизм женского устройства, на ходу его не починить. Он встал и отправился в прихожую. Молча надел туфли.

– Извини, – сказала она, открыв дверь.

– Да ничего, – буркнул он.

Дома, то есть в общаге, ждала Ирка. Случайно встретилась в коридоре. Как же, поверил.

Зашла вслед за ним в комнату.

– Скажи, а почему ты там на ночь не остаешься?

Садофьев взял ее за шиворот и прижал голову к груди. Ну что ж, любовница так любовница.

Машкалова забеременела. Вартанов ходил счастливый весь четвертый курс. По правде сказать, он сомневался, где там у нее найдется место для устройства ребеночка, такая она была субтильненькая на вид. Оказалось, только на вид. До этого важнейшего события немолодые уже молодые съездили на родину супруги. Провели там две очаровательных недели. На плантации тестя под Пловдивом. Вартанов с удовольствием работал на винограднике, он быстро обучался и принес немалую пользу хозяйству ближайшего родственника.

Мать Алки поразила Мишу своим внешним видом, дочь была в нее, в Цветану, а Цветана была в бабушку Стефу. Все три женщины удивительно походили друг на друга и любили повспоминать про прабабушку Алки, недавно ушедшую из жизни, судя по всему, по какому-то недоразумению, а не в силу возраста. Все три были сухонькие, подтянутые, работящие, улыбчивые. Какие там еще есть женские достоинства? Про остальных родственников не буду, все равно не запомнить. Ночью Вартанов лежал и смеялся от счастья. Это значит, что и через двадцать пять лет у него будет такая же красавица жена, как Цветана, самому бы не заплыть жиром, не состариться. А риск был. Готовили болгарские женщины так, что Миша стал заметненько раздаваться в бедрах, несмотря на работу на винограднике.

Вартанов на манер Челентано участвовал в топтании винограда, перед этой процедурой жена омывала ему ноги и вытирала белым полотенцем. Молодого вина было сколько угодно, но всякий болгарин считал своей визитной карточкой ракию. И угощал только ею. И вот в конце этого гостевания, смешанного с работой для души, Алка и сообщила ему духоподъемную новость.

Почему так радовался? Дело было, конечно, не в мифическом отцовском автомобиле, обещанном на свадьбе. Тут более тонкий момент. Вартанов все время сомневался в жене. Да, было в этом браке что-то не совсем устойчивое. Начиная с того, как он начался, ведь, говоря откровенно, он вытащил будущую супругу из постели другого мужчины, и все время вился за ней хвост разнообразных, а вернее, однообразных слухов. Одним словом, Вартанов не доверял жене. Очень любил и очень ревновал.