Трое против дебрей

Иногда ондатра и капкан запутываются в камышах подо льдом, и тогда приходится закатывать рукава и голыми руками лезть в воду, чтобы освободить их.

Я провозился с капканом около двух минут, и, как только вытащил руку на воздух, ее тут же сковало морозом, так что я не мог и двинуть ею. Джутовый мешок, полный намокших он датр, оттягивал плечо. Я сбился со счета, вытаскивая их из капканов, но надо полагать, что их набралось около тридцати. Добрая северная ондатра весит примерно от 750 до 1300 граммов. Я мысленно ругался на свои громоздкие снегоступы и едва сдерживал желание сбросить их и идти дальше в ботах. Однако я помнил, что в тот день, когда мы ставили капканы, на льду виднелись коварные темные полыньи. На снегоступах можно было не опасаться, что провалишься, так как каждая лыжа сво бодно перекрывала продушины. Было бы глупо и опасно сбра сывать лыжи сейчас, когда полыньи скрыты под снегом.

Я смотрел, как Визи пересекал озеро в четверти мили от меня, неуклюже подымая снегоступы при каждом шаге. Он шатался и спотыкался под грузом ондатр и почты и несколько раз чуть не упал, прежде чем добрался до леса, где были привязаны лошади.

Увидев, что Визи направляется к лесу, я почувствовал голод и подумал, что подожду еще десять — пятнадцать минут, пока он разведет костер, а потом тоже тронусь через лед.

Капканы, помеченные № 33 и 35, тоже пропали, но я даже и не пытался найти хатки, где мы их ставили. Это была пустая трата времени. Ноги у меня начинали подкашиваться каждый раз, как я вытаскивал лыжу из снега, и каждый мускул ломило от усталости. Тело почти кричало об отдыхе, поэтому, воткнув лопату вертикально в снег, я взвалил добычу на плечо и отпра вился к Визи.

Он стоял на коленях возле дерева, пытаясь развести костер. Я увидел, как у него в руке вспыхнула спичка и тут же погасла.

— Ну как дела? — спросил я бессмысленно, сбрасывая он датр на снег.

Он посмотрел на тушки без особого интереса, снова чиркнул спичкой, чертыхнулся, когда она погасла, не успев зажечь струж ки, и ответил:

— У меня ничего. Только вот костер никак не разведу.

Тогда я взглянул на его руки. Они покраснели и распухли от длительного пребывания в ледяной воде и на морозе.

— Тяжко пришлось, когда доставал капканы? — спросил я, зная, что ему досталось крепко.

— Порядком. — Он чиркнул еще одну спичку, и эта тут же погасла. — Пожалуй, я не досчитаюсь десятка или дюжины капканов, когда осмотрю все. Попробуй ты, может, у тебя полу чится, — он перебросил мне коробок. — У меня что-то руки не слушаются.

— Они слишком замерзли, ты хочешь сказать, — заметил я, вычиркивая спичку и пряча ее в ладонях.

Но спичка погасла прежде, чем загорелась хоть одна струж ка. Потребовалось истратить еще с дюжину спичек, прежде чем стружки загорелись. Я начал потихоньку добавлять щепки, опасаясь, что стружки погаснут до того, как огонь согреет меня хоть немного.

— Дьявольский способ добывать средства на жизнь, — сказал я, разворачивая завтрак и нанизывая бутерброды на палочки перед огнем, чтобы они оттаяли.

Мое замечание вызвало у Визи улыбку.

— Все забудется через день или два.

Я покачал головой.

— Этот день я никогда не забуду.

Наши три лошади стояли, подставив ветру зад, понуро опу стив головы. Их засыпало снегом. Метель никого не щадила — ни человека, ни зверя.

Мы наскоро съели завтрак, подбросили еще топлива в костер и сели перед ним на корточки, чтобы согреться. Стоило больших душевных и физических сил, чтобы оторваться от огня, но нам нужно было еще осмотреть уйму капканов, и, чем дольше мы сидели у огня, тем тягостнее становилась мысль о том, что надо их осматривать. Поэтому, подбросив в костер достаточно топ лива, чтобы к нашему возвращению в нем сохранилось хоть немного огня, мы снова отправились мучиться на лед.

В конце дня, когда я осмотрел все капканы и взял всю до бычу, какую мог, ноги у меня стали как резиновые. За последние шесть часов на снегоступы налипло столько сне га, что они весили по нескольку фунтов. И тут я подумал: «Ни шагу больше я не сделаю на этих чертовых лыжах». Я остановился, отстегнул ремешки и снял лыжи. Я брел вперед по снегу, перебросив лыжи, ондатр и капканы через плечо. Вдруг снег у меня под ногами провалился, и я оказался по грудь в воде.

Ярдах в двадцати от меня у берега возвышался белый сугроб большой жилой бобровой хатки, и я провалился сквозь тонкий лед над зимней «столовой камерой» бобров. Пожалуй, только эта столовая и не дала мне уйти под воду с головой, так как куча обглоданных веток, наваленных у подводных входов в хатку, служила ногам шаткой опорой. И все же это была опора. Я от бросил ондатр, капканы и лыжи подальше на прочный лед и начал отчаянно барахтаться в воде, то всплывая, то увязая, как олень, отгоняющий мух в пруду в жаркую погоду. На протяже нии шести ярдов лед продолжал обламываться, когда я хватался за него, пытаясь выбраться. Наконец у края «столовой» лед стал достаточно крепким, и я смог выкарабкаться. Теперь, без всякого сомнения, я был самым мокрым, замерзшим и несчастным представителем человечества на всем земном шаре.

Визи видел, как я провалился под лед, и подбежал к бобровой хатке к тому времени, когда я уже стоял на ногах. Он поддержи вал меня, пока я вставил ноги в лыжи и затянул ремни.

— Дотащишь мой груз? — спросил я, чувствуя, что мне не справиться с этим. Так мы вместе с ним добрались до сосняка и подбросили в огонь хворосту.

Я стоял над огнем, пошатываясь и лихорадочно ощупывая карманы в поисках табака и бумаги. Я нашел и то и другое, но все было мокрым, как рыбья кожа. А Визи не курил.

— Чертова жизнь, — пожаловался я, стуча зубами.

От суконных брюк валил спереди пар, а сзади они преврати лись в лед. Я поворачивался около костра, как кусок мяса на вертеле.

Визи вынимал ондатр из капканов, пересчитывая их про себя. Сложив зверьков и капканы в мешок, он повернулся ко мне и сказал:

— Шестьдесят восемь ондатр и семьдесят пять капканов.

Итак, тридцать пять капканов лежали с добычей где-то в озере, засыпанные снегом. Там они и останутся, а когда начнет таять снег, они опустятся на дно озера.

Я еще с полчаса медленно поворачивался около костра, пытаясь просушить одежду. Когда Визи погрузил свою поклажу на вьючную лошадь и связал веревку морским узлом, я с трудом оторвался от костра и на одеревеневших ногах подошел к своей лошади.

— Ну как, сможешь доехать до дома? — спросил Визи, скорее просто так, чтобы что-то сказать, чем желая услышать ответ.

— А ты думаешь, что я так и останусь в этом чертовом сос няке на всю ночь? — ответил я саркастически и добавил с жал кой усмешкой.

— Конечно, доберусь. Поехали!

Лошади едва плелись. Ехать рысью или галопом по грудь в снегу невозможно. А по той едва заметной тропинке, что вела домой, они могли идти, только ступая ногами по старому следу. Если они промахивались и их колени ударялись о корку снега между следами, они спотыкались и зарывались носом в снег.

Тени становились все длиннее, и я слышал, как Визи тихо чертыхается на свою лошадь, которая то и дело спотыкалась. Стуча от холода зубами, я тоже ругался. Но лошади не были виноваты, они могли идти только по тропе, да и та была слишком неровной.

Лосиха с лосенком все еще были на поляне и, когда показа лись наши три лошади, отбежали в сторону густого леса. Лосенок споткнулся и упал в сугроб на краю поляны, встал на ноги, сделал несколько неверных шагов и снова упал. Он был очень слабенький и тощий. Зима была не слишком щедрой для животного мира, особенно для молодняка.

Когда я в последний раз оглянулся, лосенок все еще лежал в сугробе. Я подумал: «Доживет ли несчастный малыш до той поры, когда весной зазеленеют тополя?», а потом: «Доживу ли я до того, как доберусь домой?»