Трое

– Просим, просим!
– вырвались из окон квартиры Громова оживлённые крики. Кто-то хлопал в ладоши. Маша застонала, а у Громова опять запели:

Пар-ра гнедых, запр-ряжённых с зар-рёю...

Лунёв почти с отчаянием замотал головой... Это пение, весёлые крики, смех - мешали ему. Облокотясь на подоконник, он смотрел на освещённые окна против себя со злобой, с буйным негодованием и думал, что хорошо бы выйти на улицу и запустить в одно из окон булыжником. Или выстрелить в этих весёлых людей дробью. Дробь - долетит. Он представил себе испуганные, окровавленные морды, смятение, визг и - улыбнулся с дикой радостью в сердце. Но слова песни невольно лезли в уши, он повторял их про себя и с удивлением понял, что эти весёлые люди распевают о том, как хоронили гулящую женщину. Это поразило его. Он стал слушать с большим вниманием и, слушая, думал:

"Зачем это они поют? Какое веселье в эдакой песне? Вот выдумали, дураки! А тут, в пяти саженях от них, живой замученный человек лежит... и никому о муках его не известно..."

– Браво! Бра-во-о!
– разнеслось по улице.

Лунёв улыбался, поглядывая то на Машу, то на улицу. Ему уже казалось смешным то, что люди веселятся, распевая песню про похороны распутницы.

– Василий... Василич...
– бормотала Маша.

Она заметалась на постели, как обожжённая, сбросила одеяло на пол и, широко раскинув руки, замерла. Рот у неё был полуоткрыт, она хрипела. Лунёв быстро наклонился над нею, боясь, что она помирает; потом, успокоенный её дыханием, он покрыл её одеялом, влез на подоконник с ногами и прислонился лицом к железу решётки, разглядывая окна Громова. Там всё пели - то в один голос, то в два, пели хором. Звучала музыка, раздавался смех. В окнах мелькали женщины, одетые в белое, розовое и голубое. Илья прислушивался к песням и с недоумением думал, как они, эти люди, могут петь протяжные, тоскливые песни про Волгу, похороны, нераспаханную полосу и после каждой песни смеяться как ни в чём не бывало, точно это и не они пели... Неужто они и тоской забавляются?

А каждый раз, когда Маша напоминала ему о себе, он тупо смотрел на неё и думал, что будет с нею. Вдруг зайдёт Татьяна и увидит её... Что ему делать с Машей? Он чувствовал себя так, точно угорел. Когда он захотел спать, то слез с подоконника и растянулся на полу, рядом с кроватью, положив под голову пальто. Во сне он видел, что Маша умерла и лежит среди большого сарая на земле, а вокруг неё стоят белые, голубые и розовые барыни и поют над ней. И когда они поют грустные песни, то все хохочут не в лад пению, а запевая весёлое, горько плачут, грустно кивая головами и вытирая слёзы белыми платочками. В сарае темно, сыро, в углу его стоит кузнец Савёл и куёт железную решётку, громко ударяя молотом по раскалённым прутьям. По крыше сарая кто-то ходит и кричит:

– И-лья, И-лья!..

А он, Илья, лежит тут же в сарае, туго связанный чем-то, ему трудно поворотиться, и он не может говорить...

– Илья! Встань, пожалуйста...

Он открыл глаза и узнал Павла Грачёва. Сидя на стуле, Павел толкал ногой его ноги. Яркий луч солнца смотрел в комнату, освещая кипевший на столе самовар. Лунёв прищурился, ослеплённый.

– Слушай, Илья!..

Голос у Павла хрипел, как после долгого похмелья, лицо было жёлтое, волосы растрёпаны. Лунёв взглянул на него и вскочил с пола, крикнув вполголоса:

– Что?

– Попалась!..
– тряхнув головой, сказал Павел.

– Что такое? Где она?
– спросил Лунёв, наклоняясь к нему и схватив его за плечо. Грачёв пошатнулся и растерянно проговорил:

– По-осадили в тюрьму...

– За что?
– громким шёпотом спросил Илья.

Проснулась Маша и, вздрогнув при виде Павла, уставилась в лицо ему испуганными глазами. Из двери магазина смотрел Гаврик, неодобрительно скривив губы.

– Говорят... у какого-то купца... украла бумажник...

Илья толкнул товарища в плечо и молча отошёл от него.

– Помощника частного... по роже ударила...

– Н-ну, конечно, - сурово усмехнувшись, сказал Илья.
– Коли уж в острог, так - обеими ногами...

Поняв, что всё это её не касается, Маша улыбнулась и тихо сказала:

– Меня бы вот в острог...

Павел взглянул на неё, потом на Илью.

– Не узнаёшь?
– спросил Илья.
– Машу, Перфишки дочь, помнишь?

– А-а, - равнодушно протянул Павел и отвернулся от Маши, хотя она, узнав его, улыбалась ему.

– Илья!
– угрюмо сказал Грачёв.
– А что, если это она для меня постаралась?

Лунёв, немытый и растрёпанный, сел на кровать в ногах Маши и, поглядывая то на неё, то на Павла, чувствовал себя ошеломлённым.

– Я знал, - медленно говорил он, - что эта история добром не кончится.

– Не слушала меня, - убитым голосом сказал Павел.

– Во-от!
– насмешливо воскликнул Лунёв.
– В том всё и дело, что она тебя не слушалась! А что ты сказать ей мог?

– Я её любил...

– А на кой чёрт она нужна, твоя любовь?

Лунёв начал горячиться. Все эти истории - Павлова, Машина - возбуждали в нём злобу. И, не зная, куда направить это чувство, он направил его на товарища...

– Всякому хочется жить чисто, весело... ей тоже... А ты ей: я тебя люблю, стало быть, живи со мной и терпи во всём недостаток... Думаешь, так и следует?

– А как мне надо поступать?
– спросил Павел кротко и тихо.

Этот вопрос несколько охладил Лунёва. Он невольно задумался.

Из магазина выглянул Гаврик.

– Отпирать магазин?

– Ну его к чёрту!
– с раздражением крикнул Лунёв.
– Какая тут торговля?

– Мешаю я тебе?
– сказал Павел.

Он сидел на стуле согнувшись, положив локти на колени и глядя в пол. На виске у него напряжённо билась какая-то жилка, туго налившаяся кровью.

– Ты?
– воскликнул Лунёв, посмотрев на него.
– Ты мне не мешаешь... и Маша не мешает... Тут - что-то всем нам мешает... тебе, мне, Маше... Глупость или что - не знаю... только жить по-человечески нет никакой возможности! Я не хочу видеть никакого горя, никаких безобразий... грехов и всякой мерзости... не хочу! А сам...

Он замолчал и побледнел.

– Ты всё про себя...
– заметил Павел.

– А ты - про кого?
– насмешливо спросил Илья, - Всяк человек своей язвой язвлён, своим голосом и стонет... Я не про себя, а про всех... потому все меня беспокоят...

– Уйду, - сказал Грачёв и тяжело поднялся со стула.

– Эх!
– крикнул Илья.
– Пойми ты, а не обижайся...

– Меня, брат, как кирпичом по голове ударило... Верку жаль... Что делать?

– Ничего не поделаешь!
– решительно сказал Илья.
– О ней пиши пропала! Засудят её...

Грачёв опять сел на стул.

– А ежели я объявлю, что она для меня это?
– спросил он.

– Ты - принц? Скажи, тогда и тебя в тюрьму сунут... Вот что... надо нам привести себя в порядок. Маша, мы уйдём в магазин, а ты встань, приберись... чаю нам налей...

Маша вздрогнула и, приподняв голову с подушки, спросила Илью:

– Домой идти мне?..

– Дом у человека там... где его хоть не мучают...

Когда они вошли в магазин, Павел сумрачно спросил:

– Зачем она у тебя? Дохлая какая...