Трофейщик-2. На мушке у «ангелов»

Разумеется, кушал здесь Сергей Львович, как и везде, в сопровождении личной охраны. Но только в этом месте он забывал о телохранителях и даже иногда о делах, наслаждался простыми сытными кушаньями, забывал даже, что он в Америке, — что-то то ли в общем убранстве ресторана, то ли в жирной пище, столь нелюбимой, если верить телепередачам, американцами, то ли в вежливой простоте обращения официантов было от ресторанов питерских начала шестидесятых годов. Более поздних он уже на родине не застал. «Хе-хе, — посмеивался он и про себя, и в ответ на шутки близких, знавших о его пристрастии к этому, не по рангу, в общем-то, для него заведению. — Тяга к плебсу просыпается. У всех у нас, русских, такая вот ностальгия. Не по березкам-гармошкам, а по пирожковым вонючим, килечке в томате, по огурчикам солененьким, по мяску, жаренному на сале…»

Итальянскому ресторану, конечно, далеко было до питерских пирожковых, но мясо в том виде, в каком Сергей Львович его помнил по Питеру, он нашел именно здесь, а не на Брайтоне. «Брайтон — это ширма, декорация для дураков, — говорил он, — на фоне которой копошатся бездари. Ну и выходит, у них, разумеется, все крайне бездарно».

На Брайтоне Сергей Львович бывал редко, по пальцам можно было сосчитать его визиты на этот форпост русской эмиграции. Жил он в собственном небольшом, но крепком и дорогом двухэтажном доме в Хобокене, Нью-Джерси. За тридцать лет пребывания в Соединенных Штатах Сергей Львович многократно преумножил свой капитал, начало которому было положено еще в России, но мало кто знал о начале его коммерческой деятельности. Юные годы Сергея Львовича были сокрыты туманом настолько густым, что даже самые доверенные его лица не могли определенно сказать, кто же такой Сергей Львович, как ему удалось эмигрировать с такими деньгами, да и эмигрировал ли он вообще. Это была закрытая тема для всех и ни с кем никогда не обсуждалась.

Фирма Сергея Львовича. Мясницкого занималась всем, что касалось персональных компьютеров и имело отношение к России. Он торговал непосредственно компьютерами, русифицированными программами, разрабатывал новые модели для своего далекого отечества, консультировал приезжих русских, посылал в Москву представителей. Трое управляющих круглые сутки контролировали работу. Собственно, они и руководили трудовым процессом. Сергей Львович был настоящим директором предприятия, как он это понимал, — в рабочую суету не погружался, полностью доверяя ее управляющим. Занимался он лишь денежными вопросами, сводившимися в основном к даванию или недаванию «добра» на какие-то новые инвестиции в развитие компьютерного дела в СНГ. Управляющие же — все трое — американцы — были выбраны лично и были ему более чем обязаны, да и знали они, что контроль над ними осуществляется как лично Мясницким, так и несколькими его подчиненными, которые, похоже, не имели никаких определенных профессий, но взгляд имели настолько пронзительный, ледяной и жуткий, что подводить этих молодых людей вовсе не хотелось.

Сейчас напротив Сергея Львовича за столом сидел человек, не работающий в фирме «Мясницкий маркет», но являющийся тем не менее подчиненным Мясницкого. Он был худ, бледен, одет в какой-то бурый костюм совершенно советского вида. Белая рубашка на нем хотя и была свежевыглаженной, казалась серой и мятой. Мясницкий не терпел, когда его работники имели неопрятный вид, но с экстерьером Тусклого, как именовали его за глаза, приходилось мириться. Тусклый отчасти за это и получил свое прозвище: как он ни прихорашивался, каких денег ни тратил на одежду, парикмахера, все равно оставался таким же на первый взгляд неряхой, тусклым. Ему было чуть за тридцать, звали его Михаилом Юрьевичем Рахманиновым, и ведал он, несмотря на столь молодой для бизнеса, которым занимался Мясницкий, возраст, целым подразделением огромной сети сбыта товара, сети, которую сплел Мясницкий за последние двадцать лет и которая за все эти годы ни разу не подвела его, нигде не оборвалась, не упустила добычу.

— Что, Миша, за проблемы у тебя возникли? И такая срочность, за обедом…

Мясницкий, не дожидаясь официанта, налил себе красного вина, понюхал, выпил двумя большими глотками, почмокал — это место нравилось ему своей демократичностью. Он не любил жесткий, дурацкий, по его мнению, этикет дипломатических обедов, все эти сложности с переменой блюд, прямыми спинами, микроскопическими порциями и злорадно иной раз наблюдал этих идиотов — «новых русских», потеющих в огромных, ужасно сшитых пиджаках над какой-нибудь крошечной рыбешкой, неловко вертящих специальную вилку в пальцах, естественней выглядевших бы на топорище или ручке лопаты, чем над крахмальной жесткой скатертью.

— Сергей Львович, в целом я все держу под контролем, но в данном случае… — Тусклый, как всегда, не смотрел собеседнику в глаза, и Мясницкого это раздражало. — В данном случае…

— Ну не тяни, Миша. Что там в данном случае?

— Нужны ваши прямые указания, Сергей Львович. Все дело в том, вы только поймите правильно…

— Миша, Миша!.. — Мясницкий предостерегающе помахал у него перед носом вилкой. — Не тяни.

— В общем, один из дилеров сработал на себя. Поставщик наш, сумма довольно большая.

— Ах вот что… — Мясницкий положил вилку на стол. — Да-а, дела. Ты говоришь — ничего серьезного? Это, Миша, для тебя очень даже серьезно. Ведь это твоя прерогатива — работать с дилерами. И твоя обязанность как раз в том и заключается, чтобы они работали только на нас. Чтобы они ни при каких обстоятельствах не левачили. Это обязанность твоя, Миша, ты хорошо меня понимаешь? А ты меня подвел. И чем все это может кончиться, одному Богу известно. У фирмы репутация, годами, десятилетиями труда и осторожности, труда и осторожности, — повторил он, — созданная. А один такой умник все может подрезать. Это очень даже серьезно, Миша. Не строй иллюзий. Что за сумма?

— Пятьсот.

— Да-а… Что я могу сказать? Попал ты, Миша, к большому моему сожалению, в переплет, сам теперь и выкручивайся. Ты все знаешь. Леваков быть не должно. Я тебе ничего не советую делать, я просто информирую: их в принципе быть не должно. Вообще. Это первое. Второе — деньги эти должны быть у меня, умноженные на два. Наличными. Вторая половина — штраф за твое размягченное отношение к служащим. Все. Иди. С тобой теперь будет до конца разборок Барон.

Тусклый встал, не изменив выражения лица. Вернее, у него и не было никакого выражения.

— До свидания, Сергей Львович.

— До свидания, Миша. И запомни, я на тебя не сержусь. Это главное. Просто дело есть дело.

— Я вас понял. Спасибо.

— Не за что, Миша. Подожди в машине, Барон поедет с тобой, по дороге все ему объяснишь. Кстати, может, он тебе и пригодится. Ты его не бойся, он парень тихий. Барон! — повернув голову, негромко окликнул он верзилу, сидящего сзади за столиком у окна. — Подойди, пожалуйста, ко мне…

Машина Тусклого была припаркована в двух блоках от ресторана, и, пока он шел к ней, вспомнил шутку, с которой и началась его жизнь в Америке: «Здесь две проблемы: первая — как похудеть, вторая — где припарковать машину…» На деле все оказалось не так просто. Проблем вырастало много, а теперь вот эта сволочь Иннокентий, черт бы его подрал, подгадил. И подгадил сильно. Вызвать неудовольствие Мясницкого — это не просто неприятность, это беда. Загладить вину — а вина действительно лежит на нем — нужно как можно скорее.

Потерял бдительность, товарищ Тусклый, пустил на самотек производственный процесс. Этим ублюдкам нельзя доверять ни в чем, ни в какой мелочи — вот так возьмут и подставят, стоит только на секунду потерять их из виду. На мгновение повернешься к ним спиной — тут же украдут. Россия… Никуда не денешься — воруют. Салтыков-Щедрин сказал. Годы идут, столетия, а ничего, в сущности, не меняется.

Барон нагнал его уже возле машины, повалился на заднее сиденье и сразу сунул в рот сигарету.

— Ну что думаешь делать, Тусклый?

— Что-что? Поедем к этому гаденышу за бабками. Ну и поговорим с ним заодно. Ты же мне в помощь, как я понимаю, приставлен? — Тусклый побаивался Барона, но хотел все-таки напомнить ему о субординации. Пока что начальник он, а Барон лишь помощник… Ну и наблюдатель… Соглядатай…

— Ладно, ладно, не выебывайся. — Голос Барона стал мягче. — Я же понимаю, у каждого своя работа. Но и ты пойми меня, Тусклый: у тебя своя, у меня — своя. Так что в случае чего — уж не обижайся…

— Я понимаю… Кстати, как тебя зовут-то? Раз уж мы напарники, давай, что ли, познакомимся по-человечески.