Тромб

В дверях стояла Людмила Федоровна.

– Извини, Верочка, что я так врываюсь, но мне очень срочно надо. Я на одну минутку. Возьму до завтра Плеханова, третий том, и уйду сейчас же. Не удивляйся, я буду с ним отчасти полемизировать. Надо немного освежить цитаты. Я сейчас же уйду. Не сердись...

– Можешь и не уходить. Можешь, что хочешь, - слабым голосом сказала Вера Тимофеевна. И вдруг вскрикнула: - Боже мой, что же делать?

– А что? Что-нибудь случилось?

Людмила Федоровна по-черепашьи вытянула из воротника маленькую голову, в модном пышном парике, поправила модные же, во все лицо очки. И уже через мгновение, как говорится, разобравшись в обстановке, начала причитать:

– Как же ты могла, Веруся, позволить себе такое? Ведь года еще не прошло. И тут его портрет. Я этого совершенно не могу понять. Это, мало сказать, аморально. Это чудовищно. Я никогда, никогда не пойму...

– Если можешь, помолчи, - попросила Вера Тимофеевна.
– Надо что-то делать...

– Надо позвонить Инге Вяловой, - сказала Людмила Федоровна, называя Ингу по фамилии, как называла ее смолоду еще в общежитии.
– Это лучше всего. Все равно этого нельзя скрыть от Инги. Надо позвонить.

– Я не могу, - призналась Вера Тимофеевна.
– Ну что я ей скажу?

– А ничего не надо. Разреши, я сама, - предложила Людмила Федоровна. Инга, - сказала она в телефон, - извини, что я звоню в такое позднее время, но ты должна немедленно приехать к Верочке Беликовой. Тут что-то произошло. Но это разговор, ты понимаешь, не для телефона. Что-то совершенно чудовищное произошло. Я не могу назвать...

Инга Вялова приехала раньше, чем можно было ожидать. Запыхавшаяся, в расстегнутом пальто, она вошла в переднюю, увидела бледную подругу свою Верочку, как обычно, крепко ухватила ее за щеки, поцеловала в губы:

– Ну, выкладывай, красотуля, быстрее, что у тебя тут стряслось?

– Да это не только у нее, как ты выражаешься, стряслось, - заметила, не могла не заметить - Людмила Федоровна.

Но Инга Вялова будто не видела ее, не хотела видеть, сняла, повесила пальто на вешалку, пригладила двумя ладонями седеющие волосы.

– Ты понимаешь, Инга, что случилось, - я встретила на улице Дмитрия. Ну, на Суворовском бульваре. Пригласила к себе. Потом стала звонить, чтобы ты приехала. Но Тереза Бенедиктовна мне сказала...

– Короче. Где Димка?
– вдруг оборвала подругу Инга.
– Он умер?

– Но ты понимаешь, - снова заговорила Вера Тимофеевна.
– Ты должна понять...

Инга снова ее оборвала:

– Я ничего не понимаю. И никому ничего не должна. Где он?

– Да проведи ее наконец в спальню, - опять вступила в разговор Людмила Федоровна. Она теперь как бы издали наблюдала этих двух несчастных женщин, стоя у книжной полки.

В спальне Инга бросилась к мужу. Она тормошила его как живого, хотя сразу ясно было, что он уже неживой.

– Это тромб. Он же весь посинел - и лицо и шея. Это, конечно, типичная эмболия, - как бы самой себе объяснила Инга или еще кому-то, кто незримо присутствовал здесь или должен был присутствовать.

– Это ему всегда угрожало. Но дело все-таки не в этом...

А Вера Тимофеевна непрерывно говорила:

– ...Мы пили чай. Вдруг Дмитрий почувствовал себя нехорошо и захотел прилечь. Я провела его сюда. Я, конечно, испугалась и провела его сюда. Тем более он все время был взволнован...

– И ты что же, - сузила глаза Инга, - стала ему помогать раздеваться?

– Нет, он сам. Но ты понимаешь...

– Я понимаю только одно, что лгать не надо, - тихо, почти шепотом сказала Инга.
– Никогда, ни при каких обстоятельствах не надо лгать. Это стыдно и подло. Все может быть у нас прекрасным, все может быть у нас прекрасным, - повторила она громко, - если мы никогда не будем лгать...

– Что может быть прекрасным? Подумай, что ты говоришь, Инга, - вдруг сказала Людмила Федоровна, заглядывая в спальню с уже найденным томом Плеханова.
– Ведь ты пойми - умер твой муж, а ты...

– А ты, ханжа, помолчи, - приказала Инга. И, зачем-то опустившись на колени, стала закрывать веки покойного, говоря опять же очень тихо: - Ох, Димка, Димка, сукин сын, шалун мой несчастный, мой глупый медведь. Сколько раз я тебя выручала. Сколько раз. И вот - выручить больше не могу. Не в силах. И все-таки... Все-таки выручу - срама не будет. Верочка, где у тебя телефон?

– Инга, Ингуся, прости меня, - заплакала Вера Тимофеевна и схватила Ингу за руку.

– Что ты. Кто я такая, чтобы прощать тебя? Я тоже... Ну где, я спрашиваю, у тебя телефон?

Инга подошла к телефону, стала набирать номер, и вот теперь слезы крупными каплями застучали по телефонному аппарату.

– Плачешь? Это неплохо. А то я подумала бы, что ты уж совсем бесчувственная, - сказала Людмила Федоровна.

Ей, привыкшей ставить отметки ученикам и студентам, надо было и тут соответственно отреагировать.

И поразительно, что, сокрушаясь на словах по поводу этого действительно и страшного и редчайшего события, в котором уже наверняка она участвовала впервые, Людмила Федоровна оставалась хотя бы внешне невозмутимой.

– Я на тебя нисколько не обижаюсь за твою грубость, - подошла она вплотную к Инге.
– Я понимаю твое состояние и не обижаюсь.
– И повернулась к Вере Тимофеевне: - Так, Верочка, я возьму третий том?..

– Пожалуйста, возьми, - усталым голосом сказала Вера Тимофеевна. Возьми, что хочешь.

– ...А зачем вы это написали?
– спросила автора одна еще не очень пожилая женщина.
– Чтобы кого-то напугать?

– Нет, - сказал автор.
– Это написано, наверно, для того, чтобы лишний раз ощутить, как упоительна и неукротима жизнь - и при крайних неожиданностях.

Москва, июль 1977 г.