Трон и плаха леди Джейн

Когда я торжественно въезжаю в Лондон, толпы людей приветствуют меня и благословляют. Сам Нортумберленд сердечно встречает меня и провожает в Клеркенуэлл.

— Какой хороший нынче день, сударыня, — замечает он, пока едет верхом рядом со мной.

— Необычайно теплый для этого времени года, — соглашаюсь я.

Он наклоняется ко мне и тихо говорит:

— Очень сожалею, что его величество сегодня плохо себя чувствует и не может принять ваше высочество. Могу ли я предложить вам приехать в Уайтхолл завтра? Надеюсь, завтра ему будет лучше.

Мне не остается ничего другого, как только согласиться.

На следующий день, приехав во дворец, я с изумлением нахожу там Нортумберленда и всю компанию советников, которые ждут меня и низко кланяются, когда я приближаюсь. Это более всего прочего убеждает меня, что мой бедный брат умирает. Ну конечно: им хочется быть в фаворе у будущей королевы, и они надеются, что расточаемые ими любезности и показное дружелюбие сотрут из моей памяти горькие воспоминания о жестокости, с которой они неотступно преследовали меня в прошлом.

Тем не менее три дня я ожидаю встречи с королем. За это время до меня доходят последние придворные слухи, которые еще более убеждают меня в том, что король долго не протянет. Кроме того, я глубоко встревожена предположениями — исходящими, правда, от недоброжелателей Нортумберленда, — что герцог отравляет его величество. Но зачем, спрашиваю я себя, он стал бы такое делать? Это было бы безумием. Ему куда более выгодно продлевать Эдуарду жизнь, ибо он должен знать, что от меня милости ему не дождаться. Наоборот, я уже решила, что быстро расправлюсь с Джоном Дадли, когда взойду на престол: этот человек еретик и предатель, и мне противно, что я должна с ним любезничать. Но настанет час расплаты.

На четвертый день я с облегчением узнаю, что его величество достаточно хорошо себя чувствует, чтобы меня принять. Однако вид моего брата, слабого и изможденного, лежащего в широкой королевской постели, оказывается страшнее самых диких слухов. Нортумберленд уверял меня, что он выздоравливает, но разве в это теперь можно поверить?

— Спасибо, что навестили меня, сестрица, — произносит Эдуард усталым надтреснутым голосом, протягивая руку для поцелуя.

Я опускаюсь на колени у кровати и касаюсь губами его пальцев, стараясь не морщиться от исходящего от него зловония. Бедный мальчик выглядит смертельно больным. Меня охватывает глубокая скорбь при мысли о его юности и о том, что, несмотря на все его заблуждения, он остается моим братом. Некоторое время мы ведем светскую беседу, не касаясь таких опасных тем, как его здоровье или наши религиозные разногласия, но вскоре Эдуард закрывает глаза.

— Я больше не могу говорить, — бормочет он. — Мне… мне нужно… поспать.

— Спите спокойно, сир, — шепотом говорю я и тихо выхожу из комнаты, со слезами на глазах.

— Его величество выглядит ужасно, — укоризненно сообщаю я Нортумберленду.

— Вы говорите правду, ваше высочество, — вкрадчиво соглашается он. — Ему то лучше, то хуже. Сегодня утром ему как будто стало лучше, но я боюсь, что любое волнение обременяет его и изнуряет. Сожалею, но я был вынужден отменить детскую пантомиму. Надеюсь, ваше высочество не очень разочарованы.

— Вовсе нет. Меня беспокоит лишь мой брат король. Что говорят врачи?

— Они обещают, что он выздоровеет, в свое время. — Лицо герцога бесстрастно и непроницаемо.

— И вы им верите? — не отстаю я.

— Мне ничего другого не остается, сударыня. Они эксперты.

— Известно, что врачи часто ошибаются.

— Сударыня, мы спрашивали нескольких врачей, и все они сходятся в одном мнении. Больше я ничего не могу сделать. Мы должны набраться терпения.

Я ему не верю. Я не врач, но вижу, что мой брат умирает. И сказать тут нечего.

— Очень хорошо, сир. Завтра я возвращаюсь в Ньюхолл.

Я жду, что он найдет какой-нибудь предлог, чтобы задержать меня при дворе, но он только кланяется.

— Надеюсь, вы станете держать меня в курсе здоровья короля, — говорю я.

— Конечно, — обещает он.

Я знаю, что он не сдержит своего обещания.

Прибыв в Лондон, я думала, что попала в ловушку. Может быть, так оно и было. Но я обескуражила своих врагов, явившись с таким надежным сопровождением. Я уезжаю, отчетливо чувствуя, что коварный герцог пригласил меня потому, что у него есть какой-то другой план и в покое он меня не оставит.

Джон Дадли, герцог Нортумберленд

Дворец Гринвич, Кент, март 1553 года.

Я сижу у себя в кабинете один, глубоко задумавшись. Нет никаких сомнений, что Господь вскоре призовет короля к Себе, и ясно, что требуется срочно решать проблему наследования, если мне дорога жизнь. А заодно и англиканская церковь.

До сих пор я был осторожен. В феврале чахотка, что поедает легкие короля, ненадолго отступила, и он лично открывал парламент, хотя его больной вид вызвал много пересудов. Мне более-менее удалось рассеять страхи как палаты лордов, так и палаты общин и убедить всех — и коли на то пошло, и самого короля, — что его величество на самом деле выздоравливает после серьезной болезни. Мудрецы в Вестминстере могли усмотреть нечто зловещее в объявлении, что король, достигший совершеннолетия, отныне станет во главе правительства Англии. Но я, которому известно истинное состояние здоровья мальчика, просто отдал ему в руки верховную власть, чтобы придать законность планам, рождающимся в моей голове. Я отлично знаю, что он не в силах править и только рад поручить все своему верному слуге — то есть мне. Следовательно, нетрудно будет получить его согласие на мой план по защите протестантской веры и, конечно, моей личной власти.

Но сейчас еще не время для этого. Пока все считают, что Эдуард выздоравливает. После роспуска парламента двор выехал в Гринвич, воздух которого известен своими целебными свойствами. Его величество уверен, что, проведя здесь несколько весенних недель, он снова станет прежним.

Однако я готовлюсь к худшему. Передо мной лежит копия завещания покойного короля и свиток, где изложен Акт о наследовании от 1544 года. Я с пристрастием изучаю оба документа, ища лазейки, которые оправдали бы мои намерения, но таковых не нахожу. Если бы дело было только за тем, чтобы изменить завещание короля Генриха, найти выход из положения не составило бы труда: желания покойного монарха не имеют законной силы, и его завещание можно было бы заменить другим, завещанием его наследника. Но акт парламента может заменить только новый акт парламента.

Разумеется, парламент легко снова созвать ради обсуждения этого вопроса, но король, за месяц утомясь от государственных дел, слег в постель и не в состоянии открыть новую сессию. Его отсутствие, равно как и его присутствие, породит панические слухи, которых я так старался избежать, издавая ободряющие бюллетени о состоянии здоровья его величества. Теперь мне нужно время, чтобы составить планы на будущее — мое будущее, — и еще больше времени, чтобы привести эти планы в исполнение. Тем не менее один только взгляд на короля доказывает, что время на исходе.

Важно, чтобы народ и даже Тайный совет как можно дольше находились в неведении относительно истинного состояния здоровья короля. Не хватало еще, чтобы сторонники Марии сплотились под ее знаменами. К счастью, мне, кажется, удалось убедить ее, что все в порядке.

Я и без того опасаюсь, что когда я изложу свой план в парламенте, его встретят таким сопротивлением, что он никогда не станет законом.

Единственное, что мне остается, — это действовать отдельно от парламента. Одобрения моих предложений королем будет достаточно, чтобы подавить любые протесты. Может быть, это и незаконно, но на карте стоит слишком многое, чтобы обращать внимание на тонкости закона.