Тропа барса

Женщине нужно посмотреть правде в глаза, согласиться с очевидным — своей неспособностью к любви — и жить так, как ей и назначено природой: выполнять функцию деторождения. Деторождение — слишком важная функция, чтобы приро-Да стала догружать ее какими-то довесками вроде чувств… Не так? — Доктор смотрел на меня внимательно, испытующе. — Как только ты согласишься со мной, причем согласишься не кивком головы, а внутренне, с полной естественностью, можешь считать, что выздоровела. И я буду! уверен, что рецидивов суицида не последует.

* * *

А я слушала его, и мне становилось все тоскливее… То, что Виктору Викторовичу, а не мне место на больничной койке, было понятно без переводчика. И ту ахинею, что он нес…

И все же я решилась рассказать. Мне вдруг стало ясно что он никак не связан с Инессой и не выполняет именно ее заказ. Впрочем, это не значит, что кто-то из врачей не посвящен…

— Поймите, доктор, я не вскрывала себе вены!

— Не вскрывала? — Он поверх очков посмотрел на замотанную пластырем руку.

— Нет. Это сделал наш физрук, Альберт Иваныч.

— Вот как? Он вас преследует?

— Да.

— Наверное, ваш директор, Куликова, тоже вас преследует.

— Да. Вы все знаете?

— Естественно. Это моя работа. Скажите, а вы не думаете, что и среди врачей могут найтись люди, связанные с вашей директрисой и физруком?

Я вспомнила их разговор между собой, сказала совершенно искренне:

— Могут.

— Чудесно.

Виктор Викторович наклонился и стал что-то быстренько записывать маленькими, круглыми буковками в карточку. И тут до меня дошло! Ведь он решил, что я… Что у меня — бред преследования, или как они там это называют…

Я почувствовала слезы на глазах:

— Вы мне не верите?

— Как же можно?! Очень даже верю! Целиком и полностью! И предприму все меры, чтобы выявить агентов вашей директрисы и этого… — он сверился с записью, — Альберта Ивановича в больнице. Незамедлительные меры! И пожалуйста, не плачь!

Терпеть не могу женских слез! Они всегда так неискренни! — капризно закончил он и поджал губки. — Мы встретимся через неделю. А пока — выпишу тебе общеукрепляющее…

— Да я здорова…

— Не сомневаюсь, — произнес он твердо, уставившись мутно-голубыми роговицами в стол. — Но это витамины Никому не вредно.

Потом он нажал какую-то кнопочку. Вошла здоровенная санитарка.

— Проводите больную.

Щелкнул замок, дверь за мной закрылась. Я шла и плакала. А что еще было делать?..

Прав был Философ. У людей есть только два мнения: одно — свое, другое — не правильное. Для лекарей в сумасшедшем доме эта истина была абсолютной.

Глава 34

Дальше… Дальше был коридор. Бесконечный коридор с желтыми стенами. Палаты на день закрывались, и больные слонялись вдоль коридора парами или поодиночке…

Одни разговаривали сами с собой, другие двигались молча, и взгляды их были пусты, как блеклое небо…

И мне вдруг стало казаться, что пройдет еще сколько-то времени, и я стану такой же, как эти тетки… Пускающей слюну, опустившейся, жирной скотинкой, живущей непонятно зачем и непонятно почему…

Сколько прошло времени — сутки? неделя? месяц? Я не знала. Мне кололи какие-то уколы, совершенно автоматически я ходила на обед и ужин… Те, у кого были родственники и кому приносили передачи, быстро, как на дрожжах, поправлялись: они даже не ели, они жрали, находя в еде единственную доступную им радость… А я вдруг отчетливо поняла: если не предпринять что-то, то я здесь погибну. Скоро.

А я очень хотела жить. И быть свободной.

Уколы отменили. Первое время санитарки бдительно следили за тем, чтобы я проглатывала прописанные мне пилюли, потом им это стало неинтересно. Я была дисциплинированной.

Доктор Вик, как его здесь все называли, вызывал меня на беседу дважды. Но под воздействием им же самим прописанных «витаминов» я была апатичной и вялой и по-видимому, совершенно его разочаровала. Естественно как пациент, ибо в другом качестве женщины для него не существовали. Судя по всему, поддержать «детородную функцию природы» он был просто не способен.

Но он всегда присутствовал на банном дне, в субботу; если мужики-санитары из других отделений слетались совсем за другим — к зиме в отделении стало прибавляться совсем молодых и вполне аппетитных девок-наркоманок, и санитары выбирали себе «ночных фей» за чифирек или «колеса», то доктор Вик просто присутствовал, разглядывая обнаженных и в большинстве своем некрасивых женщин, брезгливо опустив уголки рта: он еще и еще раз убеждался в женском не только моральном, но и вполне видимом физическом уродстве и еще раз видел полное подтверждение собственной теории… Как же… Ведь гений тот, кто первым заметит очевидное.

Катька Медвинская появилась в пятницу. Доктора Вика в тот день почему-то не было: то ли приболел, то ли что, и она не удостоилась высокой «уединенции» и консультации по поводу тяжкой бабской доли. Я же уже с неделю как положила бревно на прием пилюль: как только санитарка засыпала содержимое в рот, сглатывала заготовленную слюну, шла в умывальню и выплевывала все содержимое.

Впрочем, так делали почти все, как почти все, невзирая на степень шизанутости, твердо были убеждены во вреде приема «химии» и в том, что врачи — это враги и ничего хорошего от них ждать нельзя, но надо подчиняться, иначе не выпустят домой. Вот это и было общим с детдомом; все хотели домой, даже те, у кого этого дома не было никогда.

Катьку поместили в смотровую. Она озиралась по сторонам, с видом пай-девочки выслушала матерные наставления санитарки и поплелась по коридору. Увидела меня, вскрикнула:

— Глебова!

Я подняла на нее мутноватый взгляд, подкандыбала, шаркая изношенными здешними шлепанцами, словно во мне за эти недели накопилось столько химико-успокоительной дури, что передвигаться я могла только как жареный палтус, полуползком…

— Глебова… — Голос ее стал на полтона ниже, глаза — испуганные. — Ты чего?

— Не ори, — произнесла я тихо и внятно. — Иди рядом и слушай.

— Ага.

Я изобразила медленное узнавание, и мы, как две черепашки, зашуршали по коричневому, в разводах, линолеуму.

— Слушай внимательно, — тихо наставляла я Катьку. — Тебе повезло: врачей сегодня уже нет и не будет до понедельника, если, конечно, Вик не припрется завтра на помывку…

— Кто такой Вик?

— Потом… А это значит, что никаких уколов гадских тебе до понедельника не назначат. Так вот, в воскресенье надо отсюда удрать. Иначе… Иначе нам тут придет каюк. Полный. Ты как сюда?