Тропами ада

Насвистывая какую-то заливистую муть, я лихо сбежал по крутой лестнице, словно это была не старая развалина, скрипевшая точно престарелая тетушка надоевшей жены, а ее мраморная родственница в княжеских палатах. По всей видимости, в эпоху постройки дома люди, не ведавшие пресловутой акселерации, были в среднем гораздо меньших габаритов и не испытывали неудобств при прохождении сквозь дверные проемы, арки и тому подобные сооружения. Несмотря на свой грозный внешний вид, внутри дом был, чего греха таить, достаточно неудобным, если не сказать – несуразным. Но меня все это уже не интересовало – дом дал мне много больше, чем я ожидал получить, и я был благодарен провидению за такой подарок. Мало того, я готов был платить хозяйке намного больше за аренду этой маленькой комнаты, ставшей для меня дверью в некий таинственный мир.

День был неплохой, хотя время от времени отдельные тучи и закрывали солнце, словно играя с ним в салки и беззлобно поддразнивая могучего соседа. К вечеру мог собраться дождь, но мог и не собраться, поэтому, захватив с собой зонт, я не был уверен, что не напрасно занял им руки. Впрочем, как предмет для размахивания во время прогулки, которую я собирался совершить, он подходил как нельзя лучше и я решил не оставлять его у Патрика, как уже вознамерился было сделать.

С тех пор, как я свершал свой моцион в одиночку, прелести в нем заметно поубавилось, тем более, что каждый куст, каждый камень на дороге напоминали мне о ней – о той, которую я потерял безвозвратно в результате одной из шуток судьбы. Я мог бы, конечно, пригласить прогуляться кого-нибудь другого в попытке избежать тягучей как мед скуки, переходящей порой в отчаяние, но любой эрзац выглядел бы просто нелепой насмешкой, как если бы вы сменили красавца-"Мерседеса" на какую-нибудь французскую марку. Да и, кроме того, не многие жители маялись бездельем в утро буднего дня, горя желанием разделить мое мрачное общество.

Но сегодня все было иначе – я не был ни мрачным, ни хмурым, ни занудным, да и в постороннем присутствии не нуждался. Я просто вышагивал, едва ли не вприпрыжку, по проселочной дороге, ведущей мимо полей вкруг деревни, размахивал зонтом, рискуя взлететь и напевал дикое попурри из спонтанно вспоминавшихся песен. Определенной цели моя прогулка не имела и я не был сегодня, вопреки обыкновению, склонен к вязким раздумьям и мудрствованиям, но был просто счастлив и надеялся, что в течение дня узнаю тому причину. Конечной же станцией моего моциона неизменно был, как долго и в каких далях бы я не бродил, бар при гостинице моего приятеля Патрика, где, как я знал, для меня всегда найдется горячая еда и пара кружек горького пива вкупе с обществом веселых разгильдяев и прожигателей жизни, являвшихся иногда единственным свидетельством того, что эта самая жизнь не остановилась, словно сердце престарелого бродяги.

Вообще же, по моим наблюдениям и к моей искренней радости, люди в этих краях стремились жить нормальной жизнью и жили ею. Они любили друг друга, рожали детей, ссорились и мирились, смеялись и плакали – они были настоящими и им чужды были вычурность и снобизм, столь характерные для "развитого" общества. Гнев здесь был гневом, веселье – весельем, и, если человек при встрече дружески хлопал тебя по плечу, то можно было быть уверенным, что он и в самом деле рад тебя видеть. Все это представляло разительный контраст с тем миром, в котором я вырос и жил до приезда сюда, миром, где выражение эмоций считается верхом невоспитанности, напускная любезность искоренила последние проблески искренности, а наличие детей расценивается как признак слабоумия родителей.

Едва я переступил порог бара, Патрик кинулся ко мне навстречу и протянул письмо, доложив, что оно пришло со вчерашней почтой и дожидается меня уже почти сутки, ибо я не явился ни на обед, ни на ужин. Попросив принести мне что-нибудь поесть и выпить, я не спеша занял свое обычное место и, устроившись поудобней, распечатал конверт, по штемпелю на котором я уже знал, что на сей раз ожидания мои оправдались и письмо написано моим знакомым-адвокатом, которого я просил выяснить для меня некоторые подробности оносительно Кристианы, до сих пор так и не удосужившейся показаться мне на глаза для личного знакомства. Приятель был, как всегда, несколько витиеват в изложении информации, что присуще людям его профессии, но, опуская формальные вопросы о здоровье, делах и тому подобном, что мне в нем очень нравилось, сразу "брал быка за рога". Вот это письмо:

" Проведя необходимые расследования по твоей просьбе, занявшие, к сожалению, несколько больше времени, нежели можно было предположить, я раздобыл интересующую тебя информацию, хотя и не в полном объеме, ибо противодействие поверенного в делах твоей хозяйки приобрело поистине грандиозные размеры и было крайне профессиональным, что меня, признаться, несколько удивило, ибо вопрос, по моему мнению, не являлся ни щепетильным, ни задевающим чьи-либо интересы. Но, к сожалению, мое мнение не было единственным…

Так, например, мне не удалось установить дату рождения женщины, сдавшей тебе апартаменты, ибо в официальных данных налицо какая-то ошибка и то, что в них указано, не может соответствовать действительности. Тем не менее, я передаю все с точностью до буквы, предоставляя тебе самому разбираться в этом лабиринте. Вообще, все это окутано какой-то аурой таинственности и даже поверенный этой дамы по каким-то причинам отказался встретиться со мной лично, мало того – не назвался. Я, разумеется, установлю его имя и сообщу тебе – быть может, ты сумеешь лично войти с ним в контакт для получения дальнейшей информации. Кстати, в своем письме этот человек уверил меня, что такая необходимость отпала и ты не нуждаешься более в розысках хозяйки дома(?).

Итак, ее имя – Патриция Кристиана Рауфф, 1813 (?!) года рождения, с 1832 года официально своих владений не покидавшая и иных резиденций в Европе и Северной Америке не имеющая. Помещенный в акции нескольких мелких компаний небольшой капитал приносит скромный доход, налог за поместье вносится регулярно, юридических проблем нет. Всеми делами управляет поверенный.

Ходят, правда, слухи о какой-то резне, произошедшейв тех местах (фактически, где ты сейчас и обретаешься) много лет назад и как-то связанной с именем Рауфф, но я, не являясь специалистом по уголовным делам, ничего конкретного на эту тему добавить не могу.

Рад, если сумел помочь. Имярек"

Большего мне и не требовалось. Наконец-то все встало на свои места, связавшись воедино и дав мне почти полную картину происходящего. Мои смутные догадки и подозрения обрели теперь твердую почву, и для целостности представления мне недоставало лишь некоторых фактов, а именно – подробностей произошедшей в те далекие годы катастрофы, давшей начало страхам и легендам и завлекшей меня в самую середину этого зловещего водоворота. Я понял, что просто не смогу более существовать без этих знаний ни одного дня, как ни одной ночи не смогу провести с Дамой в сером, пардон, Патрицией Кристианой, не зная подноготной ее векового беспокойного бдения.

Полную и правдивую информацию, лишенную прикрас и свежеизобретенных подробностей я мог получить лишь в одном месте. И, видит Бог, мне нужно было сделать это еще в тот самый день, когда я получил первое приглашение от бабки Греты. Возможно, это позволило бы избежать многих неясностей и даже более, ибо я до сих пор не представлял себе, что за цель преследует Патриция и какова моя роль во всем этом спектакле. Но лучше поздно, чем никогда, и, если мне суждено сгинуть здесь, пропасть бесследно в заварухе воскресших ужасов, то, по крайней мере, я буду знать – для чего или за что, ибо нет ничего неприятней роли марионетки, не ведающей ни начала, ни конца сценария, а лишь безропотно дергающей лапками с привязанными к ним нитками.

Старуха

Забыв про заказанный обед и, оставив ошарашенного Патрика стоять посреди зала, держа в руках поднос с едой и хлопая ничего не понимающими глазами, я стремительно вознесся вверх по лестнице и, выскочив из подвала наружу, поспешил к дому Греты, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег и не привлечь к своей персоне излишнего внимания. Даже будучи взволнован, я не мог отринуть проклятые правила приличия, по которым выходило, что бегущий по улице взрослый человек являет собой нечто постыдное, если не сказать – возмутительное. Хотя все мои предосторожности были пустыми – Патрик уже нарисовал себе ситуацию, додумав за меня нюансы и, безусловно сделает ее гвоздем своей сегодняшней программы, призванной привлечь в его вотчину как можно больше клиентов. Ну и пусть – добродушный кабачник меня не раздражал и, по большому счету, мне было все равно.

Я позвонил. Меня словно ждали – калитка тут же открылась и Грета, появившаяся в ее проеме, махнула мне рукой, зовя за собой. Она не удивилась и не спросила, зачем, дескать, пожаловал, ибо точно знала – зачем. Я попробовал схватить ее за руку, но, верно оценив ее брошенный через плечо взгляд, оставил эти попытки и предпочел просто следовать за ней внутрь ее жилища.

Грета провела меня в самый дальний угол дома, где, рядом с чуланом, находилась незамеченная мною ранее небольшая дверь. Шедшая впереди девушка приоткрыла ее и сказала в образовавшуюся щель несколько слов, которых я не разобрал, после чего, выслушав ответ, жестом пригласила меня войти, сама же осталась снаружи.

В маленькой комнате без окон царил настораживающий полумрак, чуть рассеиваемый светом единственной свечи, горевшей на прикроватной тумбочке. Запах в комнате был такой, какому и положено быть в спальне старого, очень старого человека – запах слежалого белья, валидола и смерти, ухмыляющейся из каждого угла.

Попривыкнув немного к темноте после дневного света, я стал оглядываться в поисках хозяйки комнаты, с которой пришел пообщаться. Может быть, я искал также связки дохлых летучих мышей под потолком, пауков, плетущих свои липкие сети, чан с томящимся в нем вязким варевом или другие признаки колдовской деятельности, которая, по моим представлениям, непременно должна была быть в ходу в подобных пещерах. Кровать была пуста и даже заправлена по всем правилам – видимо, Грета уже исполнила свои утренние обязанности.