Тропиканка. Том второй
Шрифт:
— Слава Богу, что ты пришла, Летисия, — радостно заговорила она. — Я так переживала и после твоего звонка только о тебе и думала.
— Я хочу повидать детей, Нейде, — сказала Летисия. — Что они делают?
— Завтракают. Сейчас я их позову. Летисия села в кресло в холле и задумалась.
Эти несколько минут ожидания были нужны ей, чтобы сосредоточиться, найти нужные слова.
Витор окинул ироническим взглядом ту, которая была его матерью, — к несчастью, к большому его несчастью, так он считал. Увидев ее наряд, он окончательно убедился, что она повредилась в рассудке.
—
Боль и негодование захлестнули Летисию. Она знала, как сложно относится к ней Витор, знала, что он винит ее в смерти отца, к которому был очень привязан. И сейчас он вел себя точь-в-точь как отец — грубо, бессердечно, нагло. Но ведь Витор был сыном не только этого ненавистного ей человека, он был и ее сыном! А значит, в нем должны были быть те струнки, которые откликнутся любовью и пониманием на ее непростые проблемы…
Летисия не дала воли ни своей боли, ни гневу, она взяла себя в руки и спокойно проговорила:
— Витор, я прошу тебя…
Но он не дал ей даже договорить, точь-в-точь как его отец!
— Смотри-ка, да она говорит на нашем языке! Для начала неплохо. Похоже, и там уже побьгоали миссионеры.
Летисия смотрела на дочь. Дочь была не в отца. Она была в нее, в Летисию, такая же бурная и порывистая.
И глядя Летисии прямо в глаза, Аманда проговорила:
— Я не понимаю, с кем ты говоришь, Витор. Никого, кроме нас двоих, я здесь не вижу. Если тебе нравится говорить со стенами, говори! Я пошла к себе!
Аманда повернулась и вышла.
«Как она жестока, и как ей больно», — с горечью пожалела про себя свою дочь Летисия.
А Витор продолжал свой издевательский монолог, он упивался своим красноречием, своим остроумием, говорил что-то о любимой женщине вождя, о гамаках, еще какую-то ерунду. Летисия не вслушивалась, боясь своего гнева, оберегая свое спокойствие. Оно было ей необходимо, потому что сын должен был ее выслушать! И время от времени она повторяла:
— Довольно, Витор! Погоди! Ты должен меня выслушать.
Но разошедшийся юнец уже не мог остановиться, Летисия прикрыла глаза. В ушах у нее теперь звучал живой голос ее покойного мужа:
— Он ведь удовлетворяет тебя другим способом, да? Ведь трудно сказать, что он широко образован? Блестящий собеседник? Он удовлетворяет твои самые низменные инстинкты, вы общаетесь друг с другом на уровне ниже живота… — говорил Витор.
Летисия открыла глаза и дала своему сыну пощечину. И сыну, и мужу, и прошлому! Все! Хватит! Так она уже жила! И больше не будет! Никогда!
— Вы так привыкли решать все вопросы у себя в поселке? Позови охранника! — обратился Витор к Нейде. — Пусть он вышвырнет отсюда эту аборигенку!
— Да как ты смеешь так разговаривать с матерью! — вступилась за Летисию Нейде.
Летисия не сказала ничего. Она повернулась и пошла наверх к Аманде. С дочерью она должна была поговорить во что бы то ни стало!
Летисия заговорила с Амандой мягко, очень мягко. Сейчас ей было нетрудно признать свою вину, потому что всерьез она не чувствовала себя виноватой. Никто не знал той жизни, которую она прожила, и никто не вправе был ее судить. Тем более собственные дети. А свою вину перед дочерью, которая сейчас, безусловно, возникла, она готова была искупить.
Этой вины не будет, как только они с Амандой поймут друг друга!— Я знаю, что не права, Аманда. Потому и пришла. Я уверена, ЧТо могу тебе все объяснить, потому что мы с тобой женщины. Единственное, чего я хочу, — это жить той любовью, которая захватила меня целиком, которая заставляет меня забыть обо всем на свете. Понимаешь, я уже многим пожертвовала, многое упустила и теперь имею право попытаться найти свое счастье. Конечно, я поступила, некрасиво. Но поверь, я просто ни о чем не могла думать. Я чувствовала себя на вершине блаженства, как будто весь мир вокруг меня перестал существовать. А когда пришла в себя, поняла, что поступила нехорошо, исчезнув, ничего не объяснив, ничего не сказав, и вот теперь пришла…
Аманда смотрела на разрумянившиеся щеки, на блестящие глаза матери — да, она говорила правду; весь мир для нее перестал существовать. Было у ее матери право на это или нет, Аманда не знала и не хотела знать. Она знала другое и высказала то, что знала.
— Ты эгоистка и никогда никого не любила! — сказала Аманда. — Во всяком случае, своих детей! Ты даже не подозреваешь, сколько боли ты мне причинила! Но теперь ты ушла из моей жизни и больше не возвращайся в нее! Уходи! Убирайся! Я хочу остаться одна, потому что в дальнейшем мне придется привыкать именно к этому! К одиночеству! Счастливо!
И вот тут Летисии стало по-настоящему стыдно. Что бы ни говорил ей Витор, она видела избалованного мальчишку с дурной наследственностью. Но Аманда страдала. И страдала из-за нее, из-за своей матери. Родители не имеют права мучить своих детей. С чего вдруг она стала говорить с дочерью как с подругой? Почему потребовала, пусть невольно, разделить свою любовь? Не Аманда должна была понимать ее. Летисия должна была понять, что мучает Аманду, и пойти ей навстречу, как мудрая любящая мать к своему истерзанному ребенку, который вдруг почувствовал себя сиротой…
Но сейчас уже не имело смысла делать никаких попыток. Аманда, которая и так уже настроилась враждебно, закрылась и отгородилась бы еще больше…
Летисия вздохнула, повернулась и вышла.
Нейде ждала ее внизу, приготовив кое-какие необходимые вещи. Рядом стоял и Плиниу.
— Если не возражаете, я вас отвезу, машина стоит у входа, — сказал он.
Летисия поблагодарила и попросила отвезти ее к дому Франсуа. Сейчас только он мог ей помочь.
И Франсуа, как всегда, отложил все свои дела ради Летисии, как всегда, он был готов выслушать ее. Франшику уже не раз упрекал его, что в любую минуту архитектор готов сбежать со строительной площадки, если только его поманит пальчиком Летисия. Франшику сердился, но не всерьез. Франсуа смеялся, но не весело. Что поделать, если так оно и было? Но сейчас дело было серьезным — речь в очередной раз шла об Аманде.
— Никакого разговора с детьми у меня не вышло, — говорила Летисия. — Можно считать, что они забросали меня камнями. Витор не может простить меня, потому что я сбежала именно в тот момент, когда он решил поделиться со мной — нетнет, не любовью, как он думает, а своей болезнью… Похоже, я выбрала не лучший момент, чтобы заняться своей личной жизнью: отец уехал, Аманде очень одиноко. И я прошу тебя, Франсуа, поезжай, побудь с ней, поговори. Ей очень нужна поддержка взрослого человека.