Тропинин

Астракова пишет, что Яков Иванович Аргунов ей всегда рассказывал «чудеса» о «таланте и прекрасных качествах» души Василия Андреевича. «Старайтесь хорошенько! Я вас свожу к Василию Андреевичу Тропинину; там вы насмотритесь и научитесь многому», — говорил он. И вот наконец Астракова, совсем молодая, почти девочка, глотая от волнения слезы, — у Тропинина.

«Из маленькой комнаты вышел в гостиную Василий Андреевич… передо мною стоял пожилой человек (так мне тогда казалось), среднего роста, с умною, открытою физиономией, в очках, с добродушной улыбкой, в халате, с палитрой в руке… „Вы меня извините, барышня, что я в халате, но я усвоил это платье: в нем свободнее работать, да уж и принимаю свою братию, художников…“ Мы вошли в маленькую комнату с одним окном, где по стенам стояло и висело множество начатых и оконченных портретов». Рассказала Астракова, как, рассматривая ее рисунки и портреты, подробно, штрих за штрихом, Василий Андреевич толковал, что хорошо и что дурно, и почему. «Каждое прикосновение кисти проследил он и тотчас толковал, что нужно избегать, чего держаться. Чтобы поправить кисть, он советовал пописать с хороших оригиналов (которые сам присылал мне)… А больше всего советовал писать с натуры и подражать ей точнее, сколько сумею. Вот некоторые из его советов: „Лучший учитель — природа, — говорил Василий Андреевич, — нужно предаться ей всей душой, любить ее всем сердцем, и тогда сам человек сделается чище, нравственнее, и работа его будет спориться и выходить лучше многих ученых“. Он советовал: „…всегда, постоянно, где бы вы ни были, вглядываться в натуру и не пропускать ни малейшей подробности в ее игре“».

«Не упускайте из вида, что в портрете главное — лицо, — говорил он, — работайте голову со всем вниманием и усердием, остальное — дело второстепенное. Обращайте внимание при посадке для портрета кого бы то ни было, чтобы это лицо не заботилось сесть так, уложить руку этак… постарайтесь развлечь его разговором и даже отвлечь от мысли, что вот он сидит для портрета». «Никогда не должно укладывать, устраивать что-либо в платьях, а, приглядевшись в первый сеанс к натуре, бросайте на болван платье так, чтобы складки легли возможно естественно».

Астракова свидетельствовала, что Василий Андреевич наотрез отказывался от частных уроков и вообще от платы за помощь и руководство молодым живописцам. «Я люблю живопись и всегда охотно помогу и словами и делом тому, кто искренне желает изучить ее. Возмездия я за это не возьму ни с кого — это святотатство», — говорил он. Однако различал, кто истинно нуждается в его советах, кто попусту отрывает от дела.

Вместе с тем художник не мог пройти мимо, если чувствовал, что начинающему живописцу нужна его помощь. Рамазанов приводит рассказ Петра Михайловича Боклевского, который «как-то, гуляя в Сокольниках, увидел в окне маленького домика халатника-мальчика, писавшего масляными красками турку с литографии Ястребилова, и тут же у окна встретил старика очень почтенной наружности, который обратился к мальчику со словами: „Зачем ты все флейсом пишешь? Постой, я тебе покажу!“ С этими словами старик вошел в домик, где писал мальчик, и, сев на его место, как будто не по доброй воле, а по необходимости, взял маленькие колонковые кисточки, подмалевал лицо пятнисто, как бы мозаично, — и голова турка вдруг ожила. Боклевский, наблюдавший за всем этим, мучился любопытством узнать имя художника, наконец не выдержал и, обратясь к почтенному старику, спросил: „Позвольте узнать вашу фамилию?“ „Тропинин“, — отвечал тот. „А ваша фамилия?“ — „Студент Боклевский“. — „Тоже занимаетесь, может быть, живописью?“ — спросил Василий Андреевич. „Акварелью“, — ответил Боклевский и поспешил вынуть из бывшего с ним портфеля акварельную головку цыганки… Тропинин сделал на нее несколько замечаний». Впоследствии Боклевский исполнил сангиной превосходную копию с автопортрета Тропинина.

Все отношения Тропинина к начинающим художникам говорят о его горячей, кровной заинтересованности в судьбе русского искусства, от которого он не отделял себя.

Руководя учениками изо дня в день, постоянно бывая в классах, Тропинин не оставлял в покое и учителей. Рамазанов приводит слова художника к преподавателям: «Ученики-то вот в классах одни, а вы, получая здесь жалование, разъезжаете по городу на посторонние уроки!» Бывая на занятиях и постоянно наблюдая за учениками, Тропинин делал все это по своему личному побуждению, не числясь официальным преподавателем. Василий Андреевич соглашался поступить в класс и, несмотря на скудность его средств, брался преподавать совершенно бесплатно, поставив единственным условием, чтобы за казенную квартиру ему не пришлось платить более двухсот рублей в год, которые он платил, живя на Ленивке. «Тогда буду заниматься с учениками, и из класса меня не выгоните», — говорил он. Однако некоторых из преподавателей, и прежде всего помощника директора А. С. Добровольского, страшила перспектива постоянного надзора со стороны честного, принципиального Тропинина, и он ответил Василию Андреевичу, что условия его приняты быть не могут.

Но Тропинин, и не числясь преподавателем, до конца дней продолжал по мере сил следить за классом, а потом и за Училищем, помогая его ученикам и советами и своим примером. «Он был так же полезен классу, что и законный преподаватель», — свидетельствует тот же Тучнин. А принимая во внимание, что в профессиональном отношении Тропинин был значительно выше «законных» учителей, то роль его в воспитании будущих художников надо признать особенно значительной. В Училище, очень бедном подлинными художественными произведениями, картины Тропинина служили многие годы оригиналами для копирования.

Тропинина в Московском Училище застал еще В. Г. Перов, поступивший туда в 1853 году. Преподаватели Училища В. С. Добровольский, И. Т. Дурнов, К. И. Рабус были близкими его друзьями. В совместных беседах, в тесном общении вырабатывались их взгляды на искусство, их методы работы, которые положили основание новой, более прогрессивной по сравнению с Петербургской Академией художеств системе обучения. И хотя имя Тропинина не значилось в протоколах совета Училища, когда принималась и обсуждалась новая программа, в ней нашли отражение и его мысли. Выработанная им система преподавания, в основе которой лежало изучение натуры, вошла в повседневную практику Училища. В 1850-х годах твердо сложившаяся система взглядов на искусство живописи, обоснованное художественное мировоззрение Тропинина являлись опорой для передовых преподавателей Училища в их борьбе с проявлениями позднего классицизма, за естественность и простоту искусства. Таким образом, базой для возникновения московской школы в живописи явилось, с одной стороны, демократическое и реалистическое искусство Тропинина, а с другой — передовое мировоззрение прогрессивной части русского общества, сформировавшееся в первой четверти XIX века.

Согласно теории, выдвигавшейся Орловым, искусство не только призвано доставлять наслаждение и развивать изящные чувства — оно дело государственное и служит просвещению. Если с этой точки зрения проанализировать творческий метод Тропинина, то станет ясно, что не в «угоду безвкусным заказчикам» приукрашивал он в портретах своих современников, а исходя из своего понимания идеала, глубоко веря в благотворную силу искусства.

XIII ПАТРИАРХ МОСКОВСКИХ ЖИВОПИСЦЕВ

В декабре 1835 года в Москву проездом из-за границы в Петербург приехал Карл Павлович Брюллов. Любители искусства были хорошо осведомлены об успехах в Риме его картины «Последний день Помпеи», где художник приравнивался к великим старым мастерам, о триумфе, которым сопровождалась демонстрация картины в Париже. Приезд его вызвал небывалое воодушевление не только среди московских любителей искусства, но и во всех столичных гостиных.

Это событие послужило поводом для ряда воспоминаний и записок, из которых узнаем мы и кое-какие подробности о жизни Тропинина. Вот что пишет Егор Иванович Маковский, любитель искусства, занимавший должность бухгалтера Управления Кремля: «С переездом Карла Павловича ко мне в Кремль начинается совершенно новая жизнь. Я был в приятельских отношениях с известным академиком Василием Андреевичем Тропининым, жившим тогда у Каменного моста, в доме г. Писарева. Мы навестили художника, и Карл Павлович стал чаще посещать Тропинина, где всегда без закуски нас не отпускали» [49] .

49

Е. И. Маковский, Воспоминания о Карле Павловиче Брюллове, бывшем в Москве в 1836 г. Рукопись. — ГРМ. Архив Железновых, ед. хр. 22/114-а.

В последний год жизни, поселившись в собственном домике в Замоскворечье, с грустью вспоминал старый художник дом на Ленивке, где прошла половина его жизни, целиком отданная искусству. «Да и дверей-то тех нет, помните…» — говорил он пришедшему его проведать Рамазанову. Двери тропининской квартиры были сплошь исписаны дорогими его сердцу именами художников и друзей, не застававших хозяина дома. Чаще других здесь повторялись надписи крупными буквами: «Был К. Брюллов», «Был Витали». Не было у дверей лакея, не было заведено оставлять визитные карточки.

Рассказал Маковский и о том, что в честь Брюллова Тропининым был дан званый обед, на котором присутствовали кроме Маковского с женой семья художника И. Т. Дурнова, И. П. Витали, преподаватели Московского художественного класса, братья А. С. и В. С. Добровольские и К. И. Рабус, а также архитектор А. Тюрин и другие друзья Василия Андреевича. Затем такой же обед был у Витали и в доме Маковского.

Во время частых встреч Тропинина и Брюллова, в присутствии друзей и художников, они занимались рисованием. Об этом свидетельствует, в частности, набросок головы Витали, сделанный Тропининым, чрезвычайно похожий на известный портрет скульптора, нарисованный в 1836 году Брюлловым. Смотрели картины. Тропинин многие свои работы, бывшие в Москве у разных владельцев, просил привезти к нему и показывал их Брюллову. Они слушали также музыку, так как и Брюллов и Тропинин были большими ее любителями. Жена Маковского, красавица Любовь Корниловна, прекрасно пела. Иван Тимофеевич Дурнов имел приятный тенор и страстно любил русский романс. Возможно, что на одном из таких вечеров был исполнен рисунок прекрасной, задумчиво склоненной головы Брюллова. И жаль, что не он впоследствии лег в основу большого живописного портрета. Образ же Любови Корниловны — матери будущих художников Маковских — мог навеять Василию Андреевичу сюжет картины «Гитаристка», исполненной в 1839 году.

На вечерах часто присутствовал и друг Тропинина — бухгалтер Московского Малого театра Павел Михайлович Васильев, который играл на гитаре. Он и изображен с гитарой в руках на великолепном портрете, принадлежащем Государственному Русскому музею. Портрет этот очень понравился Брюллову, который тут же, видя натуру, отметил его поразительное сходство. В это время художники много говорили об искусстве.

В записях племянника Л. С. Бороздны [50] , которая после обучения у Тропинина брала уроки у Брюллова в Италии, есть сообщение о существующей будто бы у наследников Василия Андреевича переписке, где Брюллов и Тропинин «обмениваются мыслями о художестве вообще и в России». Автор записок пишет, что «эта бы переписка заставила упасть мнение… о невозможности талантам и искусствам развиваться в России».

50

«Мемуары» о художнице Любови Степановне Бороздне Воейковой М. С. (составленные художником Петром Федоровичем Вимпфен), 1831.— ЦГАЛИ, ф. 706, оп. 1, ед. хр. 22.