Мороз крадется. Борода из ваты.Здесь правых нет и нету виноватых.Возможно, никаких здесь больше нети я один, как перст, на целый свет.Иду в саду, где голубые груши.Грядет мороз. И Карфаген разрушен.Свисают сверху винограда льдинки.Проиграны давно все поединкии все, что можно было потерять,потеряно. Ветвей густая прядьне движется, высматривая холод.Еще не стар, но, в общем-то, не молод,застрял посередине, как состав,который мимо стрелок и заставв тупик уперся, там и отдыхает,где нету ни божеств, ни вертухаеви не суют в подушку гексоген.Легко и тихо. Спи, мой Карфаген.Да и какой резон скользить по краю.Не надо песен. Просто отлетаю.Я, собственно, давно уже лечу.Не воин. Не герой. Не по плечумне ваши схватки, битвы и боренья.За банку ежевичного вареньялюбые идеалы я отдам.В колоде меж тузов, валетов, дамя маленькая красная шестерка,чей
голос не слыхать, а имя стерто.
Утро в далеких горах
Лама едва не упал на мерзлой циновке,съехал вниз на ногах, очутившись на бровке.Ночью озеро льдом прихватило. Рябинахрустнула чем-то в руке, забросив на спинуснега слегка, который за шиворот бодроиглой пробежал. И деревянные ведра,словно гвоздями вбитые, вмерзли, застылив траве. И перестали быть вещи простыми,стали больше похожи на тень или символ,или чей-то набросок. Такое красивымостается недолго. Назавтра растает,в никуда улетит, как гусиная стая.Лама сел на бревно. Опрокинулись горыв озера лед. Две драных вороны, как воры,подбирались к упавшим рябиновым гроздьям,что из снега блестели в стеклянной коросте.Лама встал, чтобы утренней мантрой озвучитьновый день и себя. Только стоит ли мучитьэтот воздух словами… И сел он обратно.Вышло солнце, на снег раскидав свои пятна.
Двое у воды
Время – то место, где все происходит однажды.«Однажды тонула…» – сказала она, отважновходя в облака, отраженные в речке.«Помнишь?» – спросил он, но время, схватив их за ворот,подбросило вверх. Дождями исхлестанный город.Ночь и вода. Такси несется по встречке.Время – то место, где времени нету и места.Медленно вверх. Вот так поднимается тесто,так обновляется лес, голубеет вода.«Не знаю…» – вздыхает она и выходит на свет.И голос далек, как из детства шуршанье конфетили ветер раскачивает провода.Время – то место, где вмиг замедляется время.В том запахе йода, в зеленке и в детском креме,в чародействе всей мишуры новогодней.«Так тихо…» – она говорит и роняет платок.Он падает. Тут же срывается с ветки листокиз школьного сада, влетая в сегодня.Время – то место, где завершается трениетела о душу. Они с потоками времениидут на посадку и с фронта, и с тыла.«Где ты?» – спросил он и камушек в воду забросил.Жаль, что опять опоздал на полжизни с вопросом.Она на траву улеглась и застыла.
Белый зал
Там наверху, в местах пересеченийлюдских молитв и вышней немоты,среди догматов, правил и ученийесть белый зал всеобщей пустоты.Там – никого. Ни ангелов, ни стражей.Туда не вхож ни дух, ни человек.А тишина такая там, что дажеи атомы свой замедляют бег.Его обходят стороной унылоархангелы в сиянии знамен.И в этом белом зале все как былоеще до наступления времен.Туда святых на дух не подпускают,а духи сами в ужасе бегут.И праведники память рвут кусками,но нет им входа в зал ни там, ни тут.Там души птиц ни порознь, ни вместене могут этот одолеть заслон.Ведь это – то единственное место,где от себя же отдыхает Он.
Апокрифы
Галина Горбачева. г. Петрозаводск, Карелия
Об авторе:
Горбачева Галина Алексеевна родилась и живет в Петрозаводске, Карелия.
Окончила исторический факультет Петрозаводского государственного университета. Историк.
Первые публикации в сборниках «И будет помнить вся Россия», 2012 год, «Радиус любви», Рязань, 2015 год, в журнале «Север», 2016 год, номер 5–6.
Совиньон
…Смотри, как печально черна лоза.Октябрь оголяет свет.С берега дымно парит кинза,И в гравий впечатан след.Как будто бы след высоких котурнПрошедших веков. ВдвоемМы.И дух погребальных урн,Лилит на плече твоем.– Правда ли, – сумрачный птицелов,Норвежской зимы седей, —В снежной совятне лелеет сов —Приманкой чужих смертей?– Как будто бы сов молодых закон —(А клятвы не преступать!) —Вырвать когтями предсмертный стонУ тех, кто учил летать?…Ночью в горах метет снегово,Мне плечи и спину естСвитера старого твоегоТеплая волчья шерсть.Терять и терпеть у лозы учись.Счастливый путь, Жан Леон!..«Ла Скала ди Маре» танцует бриз,Мне нравится совиньон.
К Светонию
Вот ты пишешь, Светоний: в тот год император ТиберийВзял когортами Рим, опасаясь волны беззаконийОт падения нравов и взлета чужих суеверий, —Мне досадно, что ты умолчал о дальнейшем, Светоний! —Он рассорился с магами.Те надоели пророчитьВсюду смерть, разделение царства и смену владыки.Он актеров изгнал; те посмели играть, между прочим, —Средь бесчисленных казней – в распятья и крестные лики…Преступлением стала любовь и ошибкой – свобода…– Я услышу в ответ: что ты знаешь о времени, Эгла.Если в Бактрии древней, на самом краю небосвода,Рухнул глиняный храм, разве Солнце над миром померкло?Разве кто-то постиг, что творила тогда Галилея —И в глубины какие еще не ушла Атлантида —И косматой звезды (ты ее называешь Галлея)К
колыбели моей, почему не склонилась орбита?..Но позволь мне тебе не поверить, мой гордый Светоний,С чуткой детской душойЗа надменностью римской всегдашней.Словно ангел крылом, шелк страниц холодит мне ладони…Это было в тот год, как не стало Иешу Амашши.
Дельфин
На синем побережье рая…А. Блок
На затерянный призрак звездыИз тенет океанских глубин,В блеске молний черней черноты —Ты плывешь, мой волшебный дельфин.Ловишь каждый метнувшийся звук,Что утопит начавшийся шторм…Мой дельфин,Мой спасательный круг,В этой осыпи неба и волн…Может, ты, плавниками играя,В серо-синей воде зазвеня,Принесешь к побережию раяС набежавшей волной и меня?..Там есть Дом. Там Мария, светла,Пеленает дитя меж огней —Так щекотно от лужиц тепла! —А Иосиф смеется над ней…
В Начале было
Мужчина!.. Дар небытия:В нем жизнь очнулась с воплем крови,И замер мир, в любви и боли…И Бог стал женщиной, творя…Не Слово, – звук.Алей заря.В рычанье – шалость и угроза,Игра зверей тигриннозвездных,С глазами цвета янтаря,В лесном раю звонкоголосыКапели, трели… хмарь дика,И, в ожидании взятка,Яд расточают медоносы…И Евы грудь – праобраз Храма,И белый клевер – свысока…Касанье нежного соскаСосуще-нежным: ма-ма-ма-ма…Теплом о манит в тленье тел!Но так наивно и упрямоВ ладошках бедного АдамаСпят Евы груди… цвет их бел,Как блеск вспоровших небо стрел,Где бог выпаивает злобу…Язык Адама липнет к небу…Тогда любовь звучит как эЛ…Всех скорбных дней в дороге к гробуПлесканье жала – тсс! – немей…Сродни Великому ПотопуМолчанье.Шелест ярких змей.
На смерть котенка
Откуда знает зверь про смерть,Когда когтистой лапойСкребет, хрипя, земную твердь,Когда в попытке слабойСпасти дитя прижмется матьК его холодной шерстке,И будет звать, и будет ждатьТепла – от этой горсткиПушистой плоти цветом в медь,Последнего дыханья?..Откуда знает зверь про смерть,Вот тайна мирозданья…И ты, мой маленький, лети,В волшебные пределы —Ты встретишь ангелов в пути,Их перья снежно-белы,И овевают сладким сном,Печали прогоняя.Ты с человеческим дитемВойдешь в ворота рая.
Мельничная нежить
«Как туча, летучие мышиНагонят грачиную рябьНа реки, на стрелы камышин,На морок, на топи, на хлябь».«С колючим ознобом простуды,Пугая прохожих и крыс,Вода у широкой запрудыОбвалами падает вниз».«Здесь – мельница;Радуга брезжит;Здесь сумрачный сом-домосед, —И гул, что баюкает нежить, —И омут, глубокий как смерть».«Сны-глыбы, движенья – нерезки,Саженных ресниц колесаВсе шорохи, стуки да трески,Все скрипы, шаги, голоса…»«… Бывало, горбунья-Шишига,Синея зубов гоноблей,Как поп деревенский расстрига, —Притащит мешок с коноплей».«То хлеба, то водки канючит,То высыплет в воду табак».«А кот в жерновах замяучит?Прогнать бы отродье, – да как?»«Где стиснула вишня-смуглянкаВетлу (не блеснула б Луна)Утопленник аль ОмутянкаПридвинется тихо со дна».«С очами песчаного цвета,Закружит тебя, обоймет…Бежать, оттолкнуть бы…Да где там…А пальцы прозрачны как мед».«А утро на солнце богато.Храбры: «Мол, слыхали брехню»,Затеют возню мельничата —«Кому нынче спать на краю?»«Но мельник, – что черт для монаха —И тот ведь сточил коготок,Спознавшись с такою девахой. —На лопасть порты наволок!»«Смотри, припозднившийся путник!Минуй неприветливый Дом…Помилуй мя, Святый Заступник! —Лихое творится кругом».«Размолот, по ветру развеянВолшебный пшеничный завет…И слова такого – Рассея —Однажды окажется – нет».«Двулик и крылат Люцифер твой,Влачащий державный ярем!И ты перемолешься жертвой,Как все, что становится всем».«Корявая, вросшая в землю,Корнями сосущая глубь,Яга, стерегущая мельню,Распружила снежную крупь».«А в звездах, как Мельничный коробЗадела рука седока, —Средь хлябей небесных и хвороб,Блесной расплескалась мука».«И чудится: в вьюжеве, в вое,В Рождественском хрусте снеговСкрипит колесо золотое,В леса отгоняя волков».«Но тел вороненые тениКидаются в окон гробы.На мельнице слышится пеньеИ смех, и слова ворожбы…»«И Дом тот, и мир этот – в Ад бы —С душой керосиновых ламп…Все полно предчувствием жатвы…»