Тропинка в небо(Повесть)
Шрифт:
Неизвестно, как бы обернулись Манюшкины дела, если бы не завязались такие вот контакты со старшим команды. Трош не мешал ей проходить комиссию в составе группы, а когда врачи обращались к нему за разъяснением, он говорил:
— Да, она пытается поступить в спецшколу. — И туманно добавлял: — Но нам до нее нет дела.
Таким образом он и данного ему указания не нарушил, и Манюшку не заложил. Вернувшись в спецшколу, Трош с чистой совестью доложил Дубкову:
— Двое комиссию не прошли. Что касается княгини… э-э, виноват… этой дивчины, то она прошла. Но нам до нее не было никакого дела.
Начальник Днепровской спецшколы ВВС Михаил Павлович Пятериков монументально восседал в своем похожем на трон кресле с высокой спинкой.
— Смотри какая, — сказал он крепким молодым басом и покрутил головой не то осуждающе, не то с одобрением. — Думает, что стенку можно прошибить лбом.
— Черта лысого такие думают, — пророкотал Дубков. — Сразу разгоняются и… расшибают лоб. Кровь в жилах останавливается…
— Это трудно сказать: думают — не думают, — с неожиданной горячностью возразил Пятериков. — По-моему, думают и понимают, что невозможно, но… Риск — вот как это называется. Я, Павел Александрович, знаю, что это такое. — По его лицу словно тени забегали: так быстро сменяли друг друга самые противоречивые выражения. — Был у меня… ну, как сказать?.. случай такой в жизни.
Пришел как-то хлопчик — маленький, щупленький — щелкунцом сбить можно. Это до войны было, я тогда в аэроклубе работал. «Поступаю к вам, — говорит, — а медкомиссия не пропускает. Из-за роста.» Сколько-то там сантиметров у него не хватало. Ну, я, конечно: друг мой дорогой, против медиков не попрешь. Он такой… тихоня, улыбчивый, смотрит вроде наивно так и в то же время смело и даже дерзко. «Хочу, — говорит, — летать». И все тут. Я ему: «Что значит хочу? Я, может, хочу летчиком-испытателем быть, да вот…» И, представьте, он мне: «Если очень хотите, добивайтесь. И будете». Учить меня, видите ли, вздумал. В общем, отказал я ему… И что же? Стал он меня измором брать. Приходит каждый день и начинает: мол, без авиации ему жизни нет. Ну, и давай мне свои знания выкладывать. И по истории авиации, и по самолетам, и по моторам. В конце концов — донял. Мальчишка из детдома, с десяти лет книжки об авиации читал, в кружках наших разных занимался. В общем, взял я его под свою личную ответственность… — Пятериков вдруг замолчал и задумался.
— Ну и что же, получилось из него что-нибудь? — поинтересовался Дубков.
— Хм… Жизнь, Павел Александрович, в такие иногда виражи затягивает… В начале сорок четвертого служил я в штурмовой авиации, командовал звеном. И вот получаем приказ — в составе эскадрильи бомбить армейские склады… Дело было в Прикубанье… Вылетели мы в сопровождении истребителей. Сделали один заход на цель — а тут — «мессеры». Наши «яки» сразу на них, а мы пошли на второй заход. Склады охранялись хорошо, зенитный огонь был плотный. Из второго пике я вышел с повреждением. А тут еще «мессер» пристроился в хвост и добавил — стрелок-то мой, Петя Никоненко, убит был к этому времени… Потянул я в сторону фронта. Конечно, не дотянул. Кое-как сел, вылез и — подальше от самолета: вот-вот взорвется. Огляделся — на горизонте уже грузовики с немцами показались, глянул вверх — наши возвращаются, два «ила» и «як». Я закричал, помню, замахал руками: понимаю, что надежды нет, но хоть, думаю, доложат там, дома, что со мной… И вдруг смотрю — «як» снижается и с поворотом вправо идет на посадку… А грузовики — вот они… Солдаты с собаками уже к самолету бегут. — Он опять замолчал, скулы его напряглись, побелели. — В общем, собаки, можно сказать, за штаны хватали, когда я прыгнул в кабину, и взлетели мы у фашистов под самым носом… Вспоминаю сейчас и удивляюсь: как он отважился на такое?.. Вот какие были рисковые ребята… какие молодцы. Способность рисковать — это, я вам скажу… это одно из самых высоких качеств человека. Тут и храбрость, и вера в свои силы и в
свою судьбу, и много разного другого…— Эта Доманова, Михаил Павлович, тоже рисковая девчонка, — ввернул начальник учебной части. — Может, даже чересчур рисковая.
— Да… — Пятериков явно не желал расставаться с дорогими воспоминаниями. — А самое-то интересное — спасителем моим оказался тот мой «крестник», хлопчик-недомерок Степа Скиба. — Он достал из ящика стола фотографию круглолицего улыбающегося мальчика-лейтенанта и подал ее Дубкову. — Вот он, мой дорогой спаситель. Человек, который смело идет на риск и всегда побеждает… — Пятериков опять задумчиво помолчал, потом, встрепенувшись, сказал буднично: — Но это к вашей дивчине не относится. Разное время, разные обстоятельства… Пусть она забирает документы.
— Михаил Павлович, а может, глянете на нее? Все-таки, что ни говори, не каждый день у нас такие… казусы… Она в учебной части… каждый день приезжает… все ждет вашего возвращения.
— Зачем? — Пятериков пожал плечами. — Впрочем, что ж, ладно… — вдруг вырвалось у него, видимо, в безотчетном порыве чувств, вызванных воспоминаниями, которые все еще не оставляли его.
Он нажал кнопку звонка.
«Дворовый атаман», — определил Пятериков, внимательно оглядев плотную фигурку скорее мальчишеского, чем девичьего склада: широковатые для девочки плечи, крепкая шея, длинные, как у ребят-подростков, руки с тонкими кистями. Было что-то задиристое, почти вызывающее не только в позе, но и во всей ее стати, что ли, в движениях. Угадывалась привычка к независимости и лидерству. «А что? Если надеть на нее штаны и постричь, то и не отличишь от мальчишки… Хотя вот глаза… Зеленые, продолговатые, с густыми длинными ресницами. Очи, а не глаза. Н-да, эти очи еще покажут кузькину мать нашему брату», — вдруг поймал он себя на мысли. Михаил Павлович! хмыкнул и тут же нахмурился…
Когда ее позвали к начальнику, Манюшка вся внутренне подобралась, сделала «волевое» лицо. Ей представилось, что поглядев на нее, встретившись с ее выразительным умным взглядом (дома, в Залесье, не раз тренировалась перед зеркалом, пытаясь сделать его таким), начальник убедится, что она именно тот человек, чье место только в авиации.
Но посмотрев на него своими «умными выразительными глазами», Манюшка сразу поняла, что взгляд ее нужного впечатления не произвел, да и вообще…
«Грозный деспот, — определила она. — К такому разве достучишься…»
Ей вдруг сделалось страшно, аж до легкой дрожи в коленках, но тут же она разозлилась на себя за свой страх и стала перед «деспотом» хоть и не по вольной стойке, но и не вытянувшись в струнку, а так, середина наполовину: вежливо опустив руки, но независимо расставив ноги и расслабившись.
Дубков всячески демонстрировал свое безучастие к происходящему. Не поднимая глаз, он тщательно изучал какую-то бумагу. Вид у него был, как обычно, хмурый и недовольный.
— Не можем мы тебя взять, Мария, — сказал Пятериков совсем не грозным голосом. — Сочувствую, но…
— А почему не можете? Я такой же гражданин Советского Союза, как и все ваши троечники.
— Ну, понимаешь… Да ты прекрасно все сама понимаешь. И Павел Александрович вот тебе объяснял. — Он кивнул на начальника учебной части, как бы призывая его на помощь.
— А тогда зачем же вы меня вызвали, товарищ начальник? Я-то думала: раз сам заинтересовался…
Пятериков и Дубов обменялись быстрыми взглядами.
— В общем, не можем. — Начальник пристукнул ладонью по столу. — Все!.. Если поиздержалась… ну, денег на билет не хватает — скажи. Мы что-нибудь…
— Не нуждаюсь! — отрезала Манюшка и, одарив их поочередно отнюдь не кротким взглядом своих чудных очей, громко хлопнула дверью.
Начальник школы и его заместитель некоторое время сидели молча, точно пришибленные этим хлопком.
— Бой-девка! — промолвил наконец Михаил Павлович и смущенно, с виноватинкой, усмехнулся. — Ишь как рванула!
— Характер, — кивнул Дубков. — А вызывали зря — обнадежили вроде, а потом — иди гуляй… Волос дыбом встает!.. Но вы правы — это ничего не значит. Не было прецедента.